[Свиреп, когда спровоцирован.] [Нет ничего невозможного для блестяще извращенного ума.][Дважды японутая девочка.]
Доредактировала, что смогла - очень уж хочется уже повесить это в открытом доступе. Писалось на фест, но увы - мне до сих пор очень стыдно - дописалось лишь после него, в силу не самых приятных причин.
Оно было крайне внезапно. Не торкал пейринг, не торкал - и тут накаталась такая простыня, что мне самой страшно. По-моему, я никогда еще не писала настолько длинных вещей.
Название: Пьесы у моря
Автор: Aone
Бета: Mr. Prince
Фэндом: Sengoku Basara
Пейринг: Сетойчи (Чосокабэ Моточика/Мори Мотонари)
Рейтинг: R-NC-17 *оказывается, видение проблемы у всех разное)*
Дисклеймер: Все одолжила у Капкома поиграться.
Предупреждения: AU, дикие идеи и оригинальное авторское видение, японизмы, некоторые вольности в отношении исторических дат и событий *канон позволяет)* Главное, спойлерноеГет.
От автора: Странно и немного нудно. Но, надеюсь, хоть немного атмосферно.
Тапками бить можно, но нежно. Не-молчание вообще приветствуется: автор знает, что он не гений, и на адекват отвечает адекватом)
Немного примечанийВакакохимэ - "маленькая принцесса", историческое прозвище Моточики.
Хэйкэ-бива - одна из разновидностей струнного инструмента. Считается, что ее изобрели специально для исполнения "Хэйкэ-моногатари", у нас известного как "Сказание о доме Тайра")
читать дальше Смеются двое. Если прислушаться, помимо поскрипывания снастей – смеются двое.
Тихий плеск волн. Ни голосов, ни треска сучьев в кострах, ни шлепков весел по воде – завтра, все будет завтра. Новый путь, новая добыча – воинам моря, новая интрига – их предводителю.
А пока можно и посмеяться вдвоем. Над предстоящей дорогой, над тем, как будут делить добычу. Над тем, как переплелись волокна новой сети интриг. Останется ли сеть цела, успеют ли сделать в ней бреши – все пока туманно. Пока – смейтесь.
Что-то другое, наверное, выйдет криво.
---
С тех пор как Маленькая Принцесса впервые взошла на корабль, игрушки ей стало приносить море.
Попадаются то полезные, то забавные, то красивые – а то и все разом. Год за годом, начиная с обрывка китайской картины на шелке, с полустершимся изображением военного корабля. Вот тогда-то изнеженная Вакакохимэ действительно сменила имя и вдохнула запах моря полной грудью. Море приняло принцессу и даже полюбило ее - и оно каждый день напоминает о своей любви.
И приносит игрушки даже сейчас, хоть от «принцессы» не осталось и следа: расскажи кому-нибудь лихой пират - впрочем, иногда он сходит на берег и официально исполняет обязанности правителя острова Сикоку – о своем детском прозвище...Все равно никто не поверит или же предпочтет забыть. К тому, что здесь ценится жесткость, а не мягкость, привыкаешь, когда тебя принимает в свои объятия страшное и непредсказуемое божество.
И одаривает в самые неожиданные моменты.
Этот подарочек заметили поздним утром - едва вышли из гавани в Иё, где вассалы в очередной раз расплатились соленым и пресным налогами. Ярко-зеленое пятно не может не выделяться среди темных волн. Тем более, когда единственному глазу заменяет забавная штука, захваченная у одного варвара в качестве сувенира и платы за прикрытие – якобы от излишне ретивых разбойников побережья. Разбойники тоже были своими людьми – но варварам об этом знать вовсе не обязательно.
Так или иначе, а с помощью варварской трубы подарочек удалось заметить и извлечь из воды раньше, чем тот утонул.
Моточика ждал хоть какой-то весточки. На Сикоку все знали, что ближайшие соседи на Большом Острове наконец-то сцепились не на жизнь, а на смерть: набравший силу, но все еще формально зависимый клан Мори вцепился в руку своим бывшим господам. Погодка на море у того берега обещала быть той еще: людей с Сикоку чутье на такое не подводит. И море тоже обещало быть щедрым. Скоро. Никто не догадывался, что так скоро.
С самого ранья волны время от времени приносили небольшие обломки – не то части деревянных судов, не то еще что. Моточика старался держать корабль подальше от соседнего берега: домой он возвращался на судне, не оснащенном для боя – рисковать его целостностью и собственными людьми как-то не хотелось. Некоторых, конечно, не могла не привлечь перспектива чем-то поживиться – да только хороший корабль сейчас не купить за пяток драгоценных шлемов или несколько не самых лучших мечей. Те и не спешили попадаться.
Море любит принцессу: среди гнилого дерева забывшей было о неспокойном берегу команде попался иной дар. Без шлема, обруча-клинка и привычного холодного взгляда. Растрепанный, изможденный...но сойдет, более чем сойдет заместо доспехов или стали. Тем более – ослабевший настолько, что никто не пострадал, втаскивая его наверх.
Вот и встретились, заклятый друг. Ныне обративший все свое презрение против бывшего господина – да видно, неудачно. Моточике почему-то очень радостно наблюдать поражение Мори Мотонари, одного из самых грозных военачальников Запада. Это не злорадное веселье, это....просто весело, и все тут. Вероятно, потому, что Мори, вновь нацепивший на лицо ледяную маску – едва ему дали воды – но по-прежнему всклокоченный, наконец-то похож на человека.
Чосокабэ Моточика не очень любит богов, кроме морских, а разговаривать с бездушным оружием не любит тем более. И не скрывает улыбки, видя человечность человека-оружия. Который сейчас сидит перед ним, словно не видя лезвий у горла и не слыша речей, привычных на этой палубе при захвате пленных – не самых изысканных и ни разу не аристократичных.
Это немного уязвляет. Мори славится тем, что не ценит жизни своих людей. Но Моточика не думал, что владетель провинции Аки и собственную жизнь ценить не умеет.
Цепь огромного якоря, лежащего на плече, позвякивает под когтями большой желтой птицы. Чосокабэ зевает, демонстрируя ответную небрежность.
- Чую, Аки без тебя долго будут делить, неровно...Лучше бы с нами поплыть, твоих людей порадовать, как думаешь?
- Ты видел, на что я способен, - Мотонари все же изволит дать ответ и тут же делает вид, что ему беспросветно скучно и абсолютно наплевать на собственную судьбу. Или все-таки не делает? - Трусов я без колебаний убиваю, тем более – трусов под моим знаменем. Думаешь, многие из моих людей захотят вернуть меня обратно?
Любит он их, своих воинов.
- Не лучшая характеристика, данная собственному войску, - якорь чуть глубже уходит в дерево палубы, - Сдается мне, именно поэтому ты им в скором времени и понадобишься. Если они у тебя трусы, а не идиоты. Ты ведь не ко мне в гости плыл? Вести с суши доходят исправно. В том числе и про дом Суэ, марионетку еще более могущественного дома Оути, наконец-то перешедшего к активным действиям против пока не слишком большой, но очень гордой провинции Аки. Хозяин которой сейчас гостит у меня – безвылазно, Мотонари-сан, безвылазно.
Не то, чтобы Моточика поддерживал этот более могущественный клан Оми в его намерении раздавить нахалов. С точки зрения политики, дом Оути, конечно, был прав – восстания на то и восстания, чтобы их подавлять. А вот в глубине души – сказать по правде, не столько из-за душевных порывов, сколько потому, что выгодный союз с Оути своей прозрачностью был подобен призраку - подбодрить хочется почему-то восставших. Например, вернуть им лидера – а то, кажется, первая атака Оути прошла успешно: живое доказательство военных успехов сидит напротив, одним своим видом провоцирующее на вопросы, много вопросов.
Моточика с наслаждением смакует каждое слово. Словами тоже можно расстрелять в упор, как стрелами. Мори, помнится, часто стрелял в заложников и тем, и другим.
- Думается, они тебя с радостью вернут. Или ты своим псам настолько опротивел, что они охотно позволят заковать себя в новые ошейники? – тут его словно осеняет догадкой: Моточика умеет играть, когда хочет этого, - А может, они тебя подарили? Значит, продам кому-нибудь. Не волнуйся, не заваляешься.
- Подплыви и проверь, - вот и все, что изволит ответить правитель Аки, не меняя ни позы, ни выражения лица. В его голосе слышится совсем немного усталости.
- А ведь проверю. Для надежности: времена неспокойные, люди есть хотят – птичку подстрелят ненароком, вместе с письмом, верно говорю? Вот такую птичку, как глава клана с несколькими военными кораблями, держу пари, не подстрелят. Птичке только и нужно будет, что сердечно нас поблагодарить.
Проняло, Мори? Демоны морские, проняло: слегка наклоняет голову, боковые пряди падают на лицо. Не веришь? Конечно, не за просто так.
- Будем в хорошем настроении – ценностей не возьмем, - братцы смотрят озадаченно, но задорно сверкнувший глаз капитана их успокаивает, - Только пару услуг потребуем, по праву спасителей. Аки – неплохой порт, как раз мне в коллекцию. Пора расширять торговые связи, и крайне удобно было бы сделать это с помощью ваших земель, Мотонари-сан. Надежнее, знаете ли – чем восточнее, тем сейчас неспокойнее: ходят там всякие дураки из Овари... Ваши владения ближе и привычнее. Если, конечно, от них к нашему прибытию что-то останется. А если нет – не обессудьте, мы вас куда-нибудь приспособим и сами выберем, что понравится...
Тонкие черты лица слегка кривятся. Не так уж много ушло времени. И все же секундное отражение эмоций слишком быстро сменяется прежней маской. От этого Чосокабэ становится скучно.
Он поднимается и закидывает неизменный якорь на плечо. Так резко, что сидящий на другом плече попугай недовольно хлопает крыльями.
- Держать у меня. Голодом не морить и не издеваться почем зря – хорошему товару нужен товарный вид, верно?
Команда понимает. В команде остались лучшие и самые понятливые: лица, пожалуй, не самые приятные – но авторитет аники-старшего братца в этой странной семье непререкаем. И можно быть спокойным за дальнейшую сохранность Мори. Да и за целость тоже. Спускаясь с верхней палубы, Моточика всерьез задумывается о том, чем бы наградить команду за терпение, помимо ожидаемых выгодных сделок. Все-таки, такого женственного господина беречь приказал – а на берег они давно не сходили...да и без того натерпятся с ним.
---
- Сам меня нынче провожаешь, потому что они до сих пор втайне желают выкинуть меня за борт, а не продать, - в тихом смешке чувствуется малая толика нервного напряжения.
- Ты с ними так нарочно, да?
- Я с ними так, как полагается самураю, попавшему в плен, вести себя с тюремщиками. За неимением лучшего выхода. Опрометчиво сейчас искать смерти от собственной руки, - слова наполнены горечью. Все еще.
- Вот за ум я тебя и ценю, - негромко отзывается пират, и сейчас его голос едва слышен из-за плеснувшей волны, - Многие из нас предпочтут такую смерть, будучи в плену. Немногие осознают, что без нее могли бы успеть куда больше. Сбежать из плена, например, снова сражаться...О, морщишь нос. Не нравится, не по букве морали? Зато сколько пользы.
- Варвар, - пожимает плечами, - Истинный варвар. Переобщался с другими, южными.
- И потому, быть может, держу целый остров и до сих пор жив. А вы куда катитесь со своими драгоценными принципами?
Собеседник молчит довольно долго. Видать, борется с желанием обидеться. Это правильно, пусть борется. Иногда смирение бывает очень полезно для собственной шкуры.
----
...- Пей. Просто пей, - Моточика уже, в принципе, готов поить его силой.
Мори брезгливо касается краешка пиалы, всем своим видом показывая, какое делает одолжение и кораблю, и его хозяину. Он вообще весь – сплошное спокойное холодное одолжение. И уже вторые сутки прикидывается каменной статуей. Чосокабэ не сомневается, что статуей Мотонари не является – но тот замирает в сэйдза всякий раз, когда кто-либо входит к нему. Еду же и воду нарочно игнорирует, оставляя принесенное нетронутым. Отметая любые попытки обратить на еду внимание.
- Я не ем плоть живых существ, - на рыбу он даже не смотрит.
- Зато убиваешь их на поле боя, насколько я помню наши последние встречи, - с деланным согласием кивает Моточика, - Имей в виду, еще пара дней голодовки – прикажу моим людям держать тебя и заставлю поесть, святоша.
В ответ Мори поворачивается спиной и снова не издает ни звука. Ни дать, ни взять – монах-отшельник, ищущий истину в длительной медитации. И все же, он не святой: добрейшему корабельному лекарю, по доброте душевной и из соображений практичности подобранному Моточикой у берегов Кюсю, изрядно подпортили нервы равнодушие, нежелание идти на контакт и упрямство, с которым высокий гость не позволил касаться себя «грязным рукам». Забавное заявление – особенно с учетом того, что лекарь происходил из достаточно чистой Западной империи. Что же до остальных...они пусть редко, но хотя бы моются. А некоторые и любезно предложенную воду отвергают, словно ждут яда.
Вот это уже сложно стерпеть: необходимо, чтобы Мори выглядел достойно – а он, похоже, решил намеренно себя уморить. То ли от собственной гордости, то выдумав какой-то изощренный план по очернению клана Чосокабэ.
Пусть себе думает. Он здесь не хозяин. И раз напоить получилось – получится и в чистоте держать.
Мотонари не подается назад, когда его чуть ли не сгребают в охапку: он просто делает вид, что его тут нет. Если он это из гордости – его гордость становится слепой.
- Я смрада у себя в каютах не потерплю, имей в виду, - Моточика поднимает его голову, взяв за воротник, - Какой жы ты наследник высокой культуры, Мотонари-сан, если на чистоту собственного тела тебе плевать? Пойдем-ка, - не так уж сложно решительно поднять его на ноги: сказывается усталость пленника.
- Между прочим, князь, пресную воду тут специально для вас нашли. Как для моего высокого гостя. Это здесь куда ценнее всяких там расписных вееров и драгоценных ширм.
Ощутимый толчок в спину – к бадье с нетронутой водой. Мори не двигается с места.
Главное – не убить его раньше, чем послышится крик «Земля!» Счастье правителя Аки, что Чосокабэ Моточика уже миновал период неконтролируемо буйной молодости, и справиться с собой он более-менее в состоянии.
- Хорошо,- говорит демон Онигасима прямой спине, уперев руки в бока, - Не пойдешь сам – пойдем вместе, я честно предупредил. Заметь, готов раздеть тебя лично.
Твердое пиратское слово надо подтвердить делом. Буквально через пару мгновений руки уже ищут застежки потрепанного зеленого кафтана...
Патриарх какой-то там школы говорил, что просветление достигается за один миг. И в этот самый миг Моточика с ним полностью солидарен. Мысль кажется дикой – но, черти морские, он побывал не в одном походе, он много чего насмотрелся. И жест этот, всего один жест – резко скрещенные на груди руки: либо неиспорченный мальчишка-подросток, либо...
Следующий миг, пара ударов сердца – и эти руки в в крепких тисках, почти что молниеносно заведены за спину: ты слишком ослаб, князь Аки. Князь ли?
Голову, к сожалению, приходится держать подальше, смотреть сложно: очень уж не хочется из-за любопытства остаться без носа. Но и то, на что натыкаются пальцы за защитой плотной ткани, красноречиво: неоткуда было ему взять полосы ткани, чтобы перебинтовать раны. Да и не было на нем таких серьезных ран.
Нет, грудь-то на ощупь плоская. Если только не подняться чуть выше – и тут сомнения рассеиваются окончательно: такой ложбинки под ключицами у мужчины быть не может.
Замершая было рука невольно скользит по животу, вниз – и это движение едва не стоит Моточике возможности когда-либо завести наследников: сапоги с этих прекрасных ножек так и не были сняты, и каблуки на них достаточно остры.
С Мори наконец-то спадает оцепенение – и Мори защищает остатки своей гордости. Молча и ожесточенно. Так, что, если бы не скорость реакции Моточики, у позора волей-неволей нашлась бы еще пара свидетелей. Но они сражаются вдвоем – как не сражались, пожалуй, еще никогда: разве что молнии не сверкают и не летят щепки - не развернуться в маленькой комнате. И взгляд Мори излучает уже не презрение: в нем - ярость пополам с отчаянием. Чувства, Чосокабэ вполне понятные. Потому-то он и отпускает Мотонари, уворачиваясь от очередного удара, едва не стоящего правитель...нице Аки потери равновесия. После чего они переводят дыхание в разных углах каюты, друг напротив друга. Морской волк с лицом, как никогда озадаченным, с какой-то шальной улыбкой – и такая знакомая и одновременно вовсе не знакомая женщина: растрепанные каштановые волосы падают на лоб, стянутая повязками грудь часто вздымается (так вот почему он вечно говорит так тихо, будто приглушенно), а на открытой воротом шее быстро-быстро бьется голубая жилка.
- Теперь терять нечего, - раздается в звенящей тишине знакомый голос, удивительно низкий для женского, - Тронешь меня еще раз – убью тем, что найду.
Это она может. Хоть тем же каблуком – лишить глаза. Или еще чего.
- Всенепременно убьешь, - покладисто соглашается Моточика, делая пару шагов по направлению к двери, - Но сначала все же вымоешься. Сама.
Многообещающий оскал акульих зубов и рука на дверной ручке: - Иначе вымоем.
О том, что именно разбили о дверь, он подумает позже. Когда закончится приступ неконтролируемого хохота – над половиной Страны Небесного Корня и над собой в том числе.
----
...- Далеко не уйдем, пират, - голос кажется охрипшим, - И то верно. Хоть ты этого и не слышал, понял?
Единственный зрячий глаз смотрит с любопытством.
- Я уж думал, не ответишь.
- С чего бы не ответить? Мне еще иметь с тобой дело. А я ведь тоже...не совсем по чести живу. До сих пор никто так ничего и не понял?
- Никто. Каждый развлекается, с кем хочет, а капитан – тем более. А если думаешь, что у меня до тебя не было, хм, мальчиков - ерошит пальцами темные волосы; чужая голова сердито вскидывается, - Я тебя сильно уязвлю, если намекну на твои заблуждения?..
- Маленьких? Извращенец.
- Практичен, просто практичен. Или новое люблю, неизведанное. От заморских диковин до новых видов любви. Неужели ты никогда не пробовала с себе подобными?
Кажется, краснеет. Или бледнеет, тут не понять. Но бесспорно – становится еще очаровательнее.
- Удивительно, как же до сих пор удавалось себя сдерживать и не убить тебя...чем-нибудь.
Когда Моточика скалится в ответ – он и впрямь становится похож на акулу.
- Нет, неудивительно. Удивительно – что ты себя не убила. А я в тот вечер – не напился вдребезги и не убил тебя.
----
...- И ты пей. Сегодня – будешь. Не спорить, морду не воротить. Хорош-ш-о. Вот скажи, не пора ли мне избавляться от дурной привычки – баб не бить и вообще всячески бережно к ним относиться? Не зря ли понабрался у варваров, а? А то тут мой любимый, можно сказать, враг, оказался бабой. Как ему бить морду? Что, если еще кто...И как тут жить? – пиала с грохотом ударяется о деревянный столик.
- Не пригодится – будет подарком команде, - Моточика мрачен и совершенно трезв, ему просто надо выговориться, - Только так я, наверное, вроде как от своей же проблемы и сбегаю. Недостойно капитана корабля, недостойно. Ну а помогать ей тут, как служанка какая – тоже недостойно, верно? Вот еще. Подумаешь, стоящий противник в бою, подумаешь, уважал...иногда. Пей и слушай, хоть ты.
Попугай, сидящий напротив, очень внимательно смотрит на хозяина. Птицу не успели обучить правильным советам, а запаса слов верного спутника Моточики едва ли хватит на достойную поддержку. Разве что выругаться смогут от души, в два голоса. Не от грусти, на самом-то деле – от странного веселья. Чосокабэ интересно узнать, как бы отреагировали два могущественных соседа Аки – Оути и Амаго – узнай они, сколько лет между ними, сохраняя границы и имя родной провинции, умело ведя дипломатическую игру, лавировала женщина. И у этой женщины наверняка есть все шансы победить – если, конечно, эмоциям не поддастся. Вон как поддается, оказывается, хоть и строит из себя недотрогу.
- А была бы мужчиной – не стала бы в свое время вассалом Амаго, - вдруг делает Моточика вывод в потолок, совсем уж внезапно, - Может, он пригрозил ее публично размотать, и мне надо этот прием перенять? Что, осуждаешь?
Похоже, попугай осуждает.
- Ну не могу я ее утопить или там голодом уморить, - наконец, жалуется Моточика, когда молчание затягивается, - Да и выдать...тошно. А что с ней такой делать – не знаю.
Попугай сочувственно хлопает крыльями: он видел человеческих женщин только с высоты, и плохо представляет, на что они годятся.
Напиться, конечно, так и не получилось: не тот повод. Правда, к Мори он навещает только через два дня («Аники, ты извини – но мы ж его трогать будем, чтоб проверить, не подох ли сидя!»): может, теперь в каюте пострадает меньшее число вещей.
Он оказывается прав – вещи действительно не страдают. Попросту говоря, Мори предпочитает его не замечать. И даже не изволит развернуться к капитану корабля лицом. Что ж, ее можно понять.
Спрашивать, всего ли ей хватает, конечно же, бессмысленно. Ясно, что за этим следят – быть может, не без колких насмешек, но следят. Просто Моточике надо как-то начать разговор.
Спина в ответ на его вопросы не шелохнется. Как же - всего хватает, со всем справляемся, подачки не нужны. Как-то так. Никто, в общем-то, и не настаивает.
В течении еще нескольких дней Моточике хватает общих докладов тех, кому не повезло приглядывать за пленником: в глазах окружающих она была и останется пленником – об этом он твердо решил позаботиться. Поэтому, каким бы кислым ни было общение, вернуться в некогда собственную каюту ему приходится. Лучше уж самому наслаждаться внезапным открытием, чем позволить сделать это кому-то еще. И так было не очень-то приятно врать команде – а если спектакль Мори вскроется, будет не слишком-то легко убедить изголодавшихся по женскому вниманию мужчин по-хорошему не трогать ценный груз. Будь ты хоть сто раз старшим братом-аники.
Все это походит на какую-то церемонию. Приход-вопрос-молчание. Радует хотя бы то, что руки на себя не наложила. Этого Моточике хочется меньше всего, и что вдвойне странно – не только из-за желания обрести влияние в Аки. Его грела человечность Мори – теперь греет еще и то, что женщина эта не лишена благоразумия.
Но вот упрямства ей не занимать. Моточика не привык к упрямым женщинам, но бить их он не привык тем более. Так что само собой у него выходит вечер, проведенный не только в делах корабельных, но и в, стыдно сказать, уборке. И поиске кое-чего.
Была бы просто дочкой даймё, любительницей всяких там героев и стихов – но дама-правитель, чтоб ее...
- Вот, - у колен Мори небрежно падают несколько свитков, перевязанных кожаными шнурками, - Посмотри на досуге. Мне они уже не особо интересны, честно говоря.
Головы она все еще не поворачивает.
- Мелкая дань с путешественников, - гнет свое Моточика, глядя куда-то вдаль, - Проплывали не так давно, мечтали до столицы добраться. Относительной столицы, сам понимаешь (До чего же полезны порой на судне скрипучие полы...). Имена были смешные: Вариниано, как-то так. А второе совсем странное, но не в этом дело.
Свиток разворачивается с тихим хлопком. Перед самым кончиком бледного носа.
- Узнаешь? – Моточика появляется совсем рядом, сам глядя в лицо Мотонари. Та думает было отвернуться, но чужой палец очерчивает жирную черную линию.
- Это мы. Вот тут я правлю, а тут ты...будешь еще править. Кажется непохожим, да? Мне тоже сперва казалось, а потом я взял и пригляделся, - в глазу загорается азарт, - И ведь похоже. Я сам пробовал рисовать, но у меня гораздо хуже вышло.
...- А оно мне зачем? – губы Мори со времен той драки размыкаются для него впервые. И от Моточики на таком расстоянии не утаишь интерес, мелькнувший во взгляде.
Ага, так все же карта для тебя – не картинки с бесполезными стихами?
- А мне тоже незачем. Подумал тут, что тебе скучно стену взглядом буравить, - братцы предусмотрительно сняли со стены все, чем можно было бы себе навредить, - И на корабль, который я собрался было для нас выделить, ты со мной тоже не пойдешь. Может, хоть на карты посмотришь. Они правда хорошие. А ты все же...правитель.
Потом он извиняется. По правде сказать, его извинение на извинение вовсе даже и не походит – так непочтительно оно высказано. Но в этот раз Мори кивает, прикасаясь тонкими и сильными пальцами к шершавой бумаге.
---
- Не убил бы, - от ее уверенности на время становится кисло, - Ты ведь тоже умный. Иначе зачем бы принес мне то, что приносил. Не затем же, что сам не разбирался - понял, что мне такое понравится больше глупых ухаживаний.
От последних слов, похоже, кисло и ей. Сильные мужчины, должно быть, под настроение устраивают.
- Приноси я тебе красивые ткани или там цветы - обоих бы на смех подняли.
- А за то, что притаскиваешь мне время от времени - не поднимают? Тебе бы с этим ко двору явиться.
- С этим...знаешь, сколько за это денег могут отвалить, если правильно продать? - делает вид, что уязвлен, - От сердца, между прочим, оторвал. И выдал самый страшный свой секрет.
Она вздыхает, стряхнув с рукава невидимую пыль.
- Лучше бы не выдавал и дальше.
---
Эту забавную игрушку тоже когда-то принесли морские волны. Удивительно, что она толком не пострадала: достаточно было высушить. Пару дней он пробовал вспоминать выученные в ранней юности приемы игры, но тогда это быстро надоело. Команде ведь не сыграешь. Да и сам инструмент слишком благороден, чтобы играть на нем просто так. А тут вдруг – случай, который грех упустить...
Спокойным вечером, когда волны ласковы с кораблем, а небо безоблачно, он отпускает птицу полетать и, устроившись под дверью собственной каюты, делает пробное движение плектром. Поначалу струны оживают неохотно: Моточика давно уже не Маленькая Принцесса, и рукам привычнее тяжесть якоря, чем извлечение звуков из хрупкого инструмента. Однако же, узор мелодии не режет слух. А в свое время у Вакакохимэ слух был очень хорошим, ками тому свидетели. А главнее все равно – душа, которую вкладываешь в песню и в исполнение. Тут жаловаться не на что: Моточика играет от всего сердца. Как только может получиться у того, кто немного разучился вкладыванию души в песни.
Наконец-то скрипит дверь. Он не оборачивается, просто продолжает играть. Больной звон струн, пауза, голос. Напоминание о замке на берегу и комнате, окрашенной лучами заходящего солнца. Вакакохимэ откладывает разноцветные листы бумаги и вереницу журавликов, прислоняется ухом к тонкой стене и пытается уловить, откуда же доносятся манящие звуки – с улицы или все же из покоев в глубине замка. Вакакохимэ привлекает музыка, что не слишком одобряет глава дома. Вакакохимэ остается слушать бива украдкой.
Здесь играть можно вдоволь. И слушать самого себя тоже можно вдоволь. Но куда приятнее – и от этого не отвертишься – когда тебя слушают и понимают.
Скрип двери внезапно прекращается. Слушают. Можно не проверять, но почему-то так хочется взглянуть, как слушают.
...Но мимолетным был тот сон,
Придя домой,
В дремоте одинокой
Хотел вернуть его...
Можно было бы сыграть в иное время, в ином месте, иным женщинам. Только едва ли иные женщины из тех, что временами оказывались рядом, знали бы, чьи это слова. Они бы наверняка льстиво превозносили талант господина - не ведая, что тот всего лишь собрал несколько стихотворений в одну песню.
В том, что эта слушательница знает правду о песне, сомнений быть не может. Поэтому он и достал бива, небрежно заваленную разнообразным хламом, полезным и не очень.
Мори не отворачивается и не уходят, когда на нее все-таки смотрят. Но и не садится рядом, а продолжает стоять и о чем-то там своем размышлять. Хочется, чтобы о приятном.
Слова вспоминаются сами собой – в сопровождении подобных слов их обоих можно было бы хоть сейчас перерисовать на свиток с любовным романом для императорских придворных дам:
Я наслаждением еще не утолен,
А лунный лик за горы хочет скрыться…
- Отвратительно, - говорит она прямо и очень по-мужски, - Ты хоть знаешь, для чего вообще была придумана «хэйкэ-бива»? Название ни о чем не говорит?
- Как бы сказать, - Моточика щурится, проверяя струны, - Я не избалован жизнью: взял, что дали. Если хочешь, конечно, могу и что-нибудь из «Хэйкэ» напеть. Про тонущие корабли – или про то, как Ёсинака бесчинствовал в столице?
- Уволь, - дверь снова закрывается, - Лучше уж продолжай, как пел. Я заткну уши и не услышу хэйкэ-бива.
- Как пожелаете...князь.
А Мори остается за дверью, прислонившись спиной к холодному дереву, и продолжает слушать. И прикрывает глаза. И задумчиво, оценивающе хмыкает: а голос у этого варвара очень даже неплох – низкий, с приятным тембром. Исполнение – тоже из лучших, что когда-либо приходилось слышать. Да и слова не так уж плохи в сочетании со звуками инструмента, созданного для одной-единственной пьесы...
Моточике хочется так думать, пока он медленно перебирает струны.
---
- Тебя там команда не хватилась? – Мори спрашивает как бы между прочим, проводя рукой по туго натянутому канату, - У меня сложилось впечатление, что ты со мной больше времени, чем с вашими обычными пленниками, проводишь. И игра на бива, и карты...Как бы нам двоим не пришлось ссаживаться на берег.
Моточика оскаливается в улыбке в ответ на хитрый прищур.
- Для начала, пленник ты не самый обычный, а вовсе даже высокий, - сидящий на плече попугай негромко подтверждает его слова, прихлопывая крыльями, - А мы, конечно, пираты, но пираты не из последних: безоружных высоких пленников, не способных нас потрепать, мы всей командой не пинаем. Тебе повезло попасть к нам без своих людей, без оружия и не в лучшем состоянии. Значит, ты у нас заместо гостя. Наглый гость, конечно – но какой уж есть.
Моточика сплевывает что-то в воду и вдруг подмигивает:
- Кстати, вдвоем на берег высадиться и сбежать – старой повестью отдает. И любовью, которая до общего кинжала. Давай мы как-нибудь найдем необитаемый остров, а, Мори? Как нам обоим надоест интриги крутить...
- А ты умеешь интриговать? – недоверие, похоже, можно из воздуха раковинной ложкой черпать, - Я еще посмотрю, не придется ли тебя ото всех спасать: сколько мы ни встречались – ты не казался мне умелым интриганом.
Выпад парирован глубокомысленным хмыканьем:
- Бьюсь об заклад, я тебе не только интриганом не казался. А много кем еще. Но карма наша причудлива, не так ли?
----
В первый раз это случается стихийно и как-то естественно. И никто не задумывается о причинах и последствиях. Владыка Сикоку долгое время не сходил на сушу и не был с женщиной. Что руководит мрачно-решительной Мотонари – ведомо ей одной. В конце концов, они давние противники, а поле битвы бывает разным. На этот раз – узкая каюта, импровизированная темница. Выбранное оружие – руки, молчание и неотрывный взгляд друг другу в глаза. Глаз в глаз, если точно. Мало кто выдерживает пристальное внимание этого единственного глаза, но она не зажмуривается – не зажмурилась ни разу, пряча под маской презрения вызов.
Даже когда ее с силой впечатывают в стену – в ответ она оставляет следы ногтей на плечах. Даже когда загрубевшие ладони убирают полоски ткани с груди и накрывают нежную кожу – в ответ ее пальцы ищут застежки перевязей. Мори словно доказывает, что ей не страшно и почти не противно. А каким-то там опытом и острыми зубами владыку Аки не запугать.
Хоть и видно, чего стоят Мори эти попытки сдержанности. На что-то, а на умение разогреть любую красотку глава дома Чосокабэ не жаловался никогда. Таким не надо демонстрировать слюнявую нежность, нужны сила и напор – но умеренно, чтобы не задавить ненароком. Тесно прижать к стене, удерживая собственным телом, с ходу широко раздвинув стройные ноги – так, чтобы полностью чувствовала чужое желание. Благо от жара между этими ногами, ощутимого сквозь одежду, встаешь мгновенно. Наверняка даже в том случае, если ты старик, встретивший седьмой десяток весен.
Мысленные разглагольствования дорого стоят: плечо обжигает укусом. Все еще не видим, кто главнее, маленькая госпожа? А если укусишь не ты? И вдвойне приятно от того, с каким трудом она давит в себе хриплый стон, когда заостренный сосок сперва ласкают языком, а затем прикусывают, оставляя след. Как изгибается под пальцами, уже растягивающими ее, горячую внутри, неожиданно – так быстро готовую. Вот как легко тебя возбудить, Мотонари-сан. Кто бы мог подумать...потом. Тут уже некогда думать о чем-либо некогда, заботиться дольше – тем более: Моточике далеко до святого и до нескольких ступеней смирения. Удается лишь помнить о том, какая Мори хрупкая - и не вбить ее в твердое дерево одним сильным движением, а взять в несколько толчков. Так медленно, что самому становится больно – и выдыхают они тоже одновременно. Яростно, болезненно.
Мори первой подается навстречу – и тут же впивается в губы, кусает до крови, давясь собственным стоном. И словно намеренно заставляет двигаться в себе быстрее, вздрагивая скорее от наслаждения, чем от боли. От ее внезапной активности становится уже не до вежливости: в постели Моточика давно привык не отвергать то, что дают. Потому и перестает сдерживать себя, оставляя следы на бледных бедрах. Такого жара, такого ответа он, по собственному мнению, заслуживает сполна. В качестве награды за свою настоящую, как ему кажется, победу.
По праву победителя охотно взяв Мори не один раз за эту ночь. Но уже не у стены: как они перебрались на футон – не помнит никто.
...- Принеси мне мою одежду, - произносят отнюдь не сонным голосом, безжалостно и четко. Над самым ухом.
Доброе утро, Мотонари-сан. Ты совсем не умеешь быть романтичной.
Значит, романтичным будет хозяин.
- Чтобы прикрыть такой потрясающий вид? – произносит он лениво и насмешливо, -Милая, я только похож на идиота. Когда много выпью и мало посплю..
- Ты, видимо, и так слишком много выпил и мало спал. Или слаб на голову, хм... в отличии от других частей тела. Найди мне знахарку, - ощутимый тычок под ребра разом разрушает волшебство сонной неги. А Мотонари - уже не мирная, трогательно-спящая – сидит, повернувшись к Моточике спиной. И эта идеально прямая (идеально гладкая, идеально белая...) спина выдает нешуточное напряжение.
Очень хочется прочертить пальцами тонкую линию позвоночника – но рука замирает в воздухе. По счастью, инстинкт самосохранения тоже проснулся.
- И не делай вид, что ничего не понял, - все же оборачивается, смотрит искоса и мрачно, - Как будто не знаешь, чем для женщины может обернуться беспечность. Мне сейчас же нужна знахарка.
- То есть, мне так и объяснить своей команде причину нашего внезапного причаливания к родным берегам? – единственный глаз сужается, но сейчас его обладатель не злится: прячет смешинки. А вот Мори ощутимо бледнеет.
Все-таки страшно, маленькая?
- Придумай что-нибудь. Может же мне, в конце концов, нездоровиться! Они поверят: после подобных настоек шатает только так...
- Неплохие познания для невинной дочери даймё, - Моточика восхищенно прищелкивает языком: Мотонари в гневе нравится ему почти так же, как потерявшая голову от желания.
Результат внезапен: Мори наконец-то разворачивается и улыбается. Уголками губ, снисходительно.
- Ты сколько раз с женщинами бывал – столько же, сколько сходил на сушу? Уж о таких-то мелочах должен помнить... – она задумчиво хмурит лоб и добавляет, - Но для второго вполне сойдешь.
...Он не замечает, как плотный шелк хлопает по щеке. И Мотонари награждает Моточику еще одной улыбкой, поднимаясь с мятого, но относительно чистого футона.
---
- Ты мне так и не скажешь?
- Так и не скажу.
- Не подступишься...Наверное, и ками не скажешь.
- А им не надо говорить – они видели. Ты, оказывается, и впрямь похож на женщину-сплетницу, раз именно о таких мелочах так желаешь узнать.
Жест, не лишенный напускного изящества – поправить на плечах трофейный мундир.
- Быть многогранным полезно. Я-то просто уже даже не знаю, как тебя поддразнить – вот и вспоминаю старое, но хорошо, должно быть, работающее. Но ты обращайся, если что: кимоно подобрать по цветам смогу, еще какую мелкую женскую приятность...
Острым и маленьким локтем можно весьма ощутимо ткнуть под ребра. Так, что и при знатной даме не зазорно будет грязно выругаться. А эта дама еще и может ответить в том же ключе.
Тихий, но душевный обмен ругательствами сотрясает палубу. А следом – почти беззвучный смех.
Смеются двое.
----
В углу каюты уже которых день растет горка старательно смятых листов бумаги.
Бумагу, тушь и кисти Мори попросила, не объясняя причин. Сперва их – по вполне резонным соображениям – никто не давал, а Моточике пришлось пойти едва ли не на крайние меры и использовать весь свой дар убеждения, дабы втолковать Мори пользу взаимной откровенности.
- Рисовать, - буркнула Мори и отвернулась к стене.
Рисовать она будет. При Чосокабэ или при ком-то из его людей. От этих условий Мори морщится, но другого выбора у нее нет.
При капитане князь Аки не скрывает своего недовольства, при других превращается в камень. И всегда загораживает обзор рукавом, даже в моменты задумчивости. А потом комкает бумагу и бросает ее в угол. Так и растет бумажная гора, и кое-кого из матросов это откровенно не устраивает. Аники на то и старший братец, чтобы время от времени уважать просьбы своей семьи – однажды он просто забирает у Мори листок. Пожимая плечами в ответ на возмущенный взгляд.
- А я вообще редко церемонюсь с женщинами, которые мне принадлежали, - брошенные как бы между прочим слова задевают ее, это видно.
Однако же, изображение на бумаге оказывается вовсе не романтичным пейзажем или трогательными птицами в цветах. Строго говоря, Моточика не ожидал от Мотонари слишком уж слащавых картинок – но и не думал, что мельком показанный сувенир от варваров так заинтересует ее.
- Это как ты так запомнила... - Моточика то ли задает вопрос, то ли по-своему восхищается. И разглаживает лист бумаги еще раз.
Мори изволит повернуть голову, ее лицо больше не занавешивают пряди волос.
- По памяти – не ты один по морю плавал. Кое-что – по прочитанному.
Ответы сухи и коротки, будто ведется допрос. Сама она свои рисунки не показывает. Этот Моточика берет без спроса, наплевав на приличия и обходительность. И удивляется деталям, вспоминая чертеж южного варвара. Сходство определенно есть.
Строго говоря, на карту набросок пока похож мало. Но и на простой рисунок – тоже: нет мелких картинок, всяческих украшений, ожидаемых от женщины. Только линии и изгибы, как трещины на камнях. Да подписи, строгие иероглифические подписи. И не скажешь, что женская рука выводила. По правде говоря, написано гораздо лучше, чем получилось бы у самого Моточики. Он считает нужным похвалить за это.
- А неплохо, - Чосокабэ подмигивает, рассматривая карту на просвет, - не считая белых пятен там, где они почти у всех есть. Каллиграфия у тебя, наверное, главным лекарством от скуки была. Хоть занятие, более-менее на женское похожее...
Она коротко шипит, как облитая холодной водой кошка.
- Когда от женского у тебя – только тело, все равно. Ты, конечно, не поймешь. Даже если я простыми словами скажу.
И пальцы сжали кисть: подойди ближе – разожмет, выпустит когти, полоснет по лицу.
Только в итоге эти двое все равно мирятся: Моточика машет рукой и делает вид, что извинился, а Мори делает вид, что привыкла. В конце концов, если использовать познания бывалого пирата, то можно и впрямь составить неплохую карту. А тому не жалко делиться и очень любопытно наблюдать, как его слова превращаются в новые черточки и линии.
Если в Аки будет совсем неважно – можно сделать ее картографом. Тоже для чего-нибудь, а пригодится.
Когда Моточика делится с Мори этой мыслью, кисточка чуть соскальзывает по бумаге вниз. На месте острова Оомисима расплывается черное пятнышко: теперь Оомисима похож на большого осьминога посреди моря. Мотонари досадливо прикусывает кончик нижней губы.
- Как оно будет в Аки – уже мое дело. Сам решу, кем становиться, - но видно, что не предложение Моточики задело ее, а соскользнувшая, выдавшая эмоцию кисть. И дальше Мори рисует уже молча.
Она теряет, постепенно теряет свой самоконтроль – тот самый самоконтроль, который позволял ей блестяще сражаться наравне с мужчинами, и с этим в том числе. Мори, князь Аки, на поле боя был хладнокровным ублюдком, не жалеющим ни своих, ни чужих. А вот Мотонари-женщина – Мотонари на поле боя была хороша, дивно хороша своим самообладанием и молчаливой злобой. Как никакая из виденных Моточикой в действии самурайских женщин. Возможно, потому, что она-то, в отличие от прочих, свободнее. И, не желая расставаться со своей свободой, в битве за нее не щадит никого. Недостатки волшебным образом превращаются в достоинство, стоит сменить личину.
Глядя на кисть, гуляющую по бумаге, Моточика вспоминает князя Аки - битвы с которым, окрашенные быстро вспыхивавшей и так же быстро гаснувшей взаимной ненавистью, были упоительнее прочих. А потом вспоминает Мори – и любуется их поединками, ощущая по-иному.
В сущности, теперь он понимает, что первый раз случился не так уж спонтанно.
---
- Нам с тобой явно не хватает драк. Всего пара-тройка раз – а помнишь, как весело было?
Моточика мечтательно разглядывает линию горизонта. Большая желтая птица шумно ходит по перилам – не то нервничает, не то красуется. Может, ей тоже недостает веселья.
- Весело? Мне выражение твоего лица в те редкие встречи веселым не казалось. Оно скорее обещало мне разнообразные пытки Горячего Ада.
- Ну так, демон я или нет? Кому, как не демону, разбираться в развлечениях Горячего Ада?
- И комплименты ты мне, конечно же, тоже говорил из тех, что там в ходу, - поднятая бровь, ни жеста более, - Славные комплименты, за которые я имел полное право снести тебе голову и не раскаяться в этом.
- Ладно, ладно. Тебя удивляет, что я в бою мужчин и женщин по-разному оцениваю? Могу тебе честно сказать, князь: как князь Аки и мужик от кончиков пальцев ног до того, что у этих ног между – ты редкостный мерзавец и та еще мразь, что к своим, что к чужим людям относящаяся, как к мясу. За такое я и специальными комплиментами осыпаю, и привязываю к мачте, и башку якорем размозжить могу в особо дурном настроении...А как женщина ты, разумеется, все та же мразь и стерва – но, демоны морские тебя возьми, хороша. Лучше всех, с кем я сходился на поле боя.
Когда она шевелит пальцами, задевая собственную руку, она выглядит озадаченной. Сильно озадаченной.
Продолжается страшное в комментах.
Оно было крайне внезапно. Не торкал пейринг, не торкал - и тут накаталась такая простыня, что мне самой страшно. По-моему, я никогда еще не писала настолько длинных вещей.
Название: Пьесы у моря
Автор: Aone
Бета: Mr. Prince
Фэндом: Sengoku Basara
Пейринг: Сетойчи (Чосокабэ Моточика/Мори Мотонари)
Рейтинг: R-NC-17 *оказывается, видение проблемы у всех разное)*
Дисклеймер: Все одолжила у Капкома поиграться.
Предупреждения: AU, дикие идеи и оригинальное авторское видение, японизмы, некоторые вольности в отношении исторических дат и событий *канон позволяет)* Главное, спойлерноеГет.
От автора: Странно и немного нудно. Но, надеюсь, хоть немного атмосферно.
Тапками бить можно, но нежно. Не-молчание вообще приветствуется: автор знает, что он не гений, и на адекват отвечает адекватом)
Немного примечанийВакакохимэ - "маленькая принцесса", историческое прозвище Моточики.
Хэйкэ-бива - одна из разновидностей струнного инструмента. Считается, что ее изобрели специально для исполнения "Хэйкэ-моногатари", у нас известного как "Сказание о доме Тайра")
читать дальше Смеются двое. Если прислушаться, помимо поскрипывания снастей – смеются двое.
Тихий плеск волн. Ни голосов, ни треска сучьев в кострах, ни шлепков весел по воде – завтра, все будет завтра. Новый путь, новая добыча – воинам моря, новая интрига – их предводителю.
А пока можно и посмеяться вдвоем. Над предстоящей дорогой, над тем, как будут делить добычу. Над тем, как переплелись волокна новой сети интриг. Останется ли сеть цела, успеют ли сделать в ней бреши – все пока туманно. Пока – смейтесь.
Что-то другое, наверное, выйдет криво.
---
С тех пор как Маленькая Принцесса впервые взошла на корабль, игрушки ей стало приносить море.
Попадаются то полезные, то забавные, то красивые – а то и все разом. Год за годом, начиная с обрывка китайской картины на шелке, с полустершимся изображением военного корабля. Вот тогда-то изнеженная Вакакохимэ действительно сменила имя и вдохнула запах моря полной грудью. Море приняло принцессу и даже полюбило ее - и оно каждый день напоминает о своей любви.
И приносит игрушки даже сейчас, хоть от «принцессы» не осталось и следа: расскажи кому-нибудь лихой пират - впрочем, иногда он сходит на берег и официально исполняет обязанности правителя острова Сикоку – о своем детском прозвище...Все равно никто не поверит или же предпочтет забыть. К тому, что здесь ценится жесткость, а не мягкость, привыкаешь, когда тебя принимает в свои объятия страшное и непредсказуемое божество.
И одаривает в самые неожиданные моменты.
Этот подарочек заметили поздним утром - едва вышли из гавани в Иё, где вассалы в очередной раз расплатились соленым и пресным налогами. Ярко-зеленое пятно не может не выделяться среди темных волн. Тем более, когда единственному глазу заменяет забавная штука, захваченная у одного варвара в качестве сувенира и платы за прикрытие – якобы от излишне ретивых разбойников побережья. Разбойники тоже были своими людьми – но варварам об этом знать вовсе не обязательно.
Так или иначе, а с помощью варварской трубы подарочек удалось заметить и извлечь из воды раньше, чем тот утонул.
Моточика ждал хоть какой-то весточки. На Сикоку все знали, что ближайшие соседи на Большом Острове наконец-то сцепились не на жизнь, а на смерть: набравший силу, но все еще формально зависимый клан Мори вцепился в руку своим бывшим господам. Погодка на море у того берега обещала быть той еще: людей с Сикоку чутье на такое не подводит. И море тоже обещало быть щедрым. Скоро. Никто не догадывался, что так скоро.
С самого ранья волны время от времени приносили небольшие обломки – не то части деревянных судов, не то еще что. Моточика старался держать корабль подальше от соседнего берега: домой он возвращался на судне, не оснащенном для боя – рисковать его целостностью и собственными людьми как-то не хотелось. Некоторых, конечно, не могла не привлечь перспектива чем-то поживиться – да только хороший корабль сейчас не купить за пяток драгоценных шлемов или несколько не самых лучших мечей. Те и не спешили попадаться.
Море любит принцессу: среди гнилого дерева забывшей было о неспокойном берегу команде попался иной дар. Без шлема, обруча-клинка и привычного холодного взгляда. Растрепанный, изможденный...но сойдет, более чем сойдет заместо доспехов или стали. Тем более – ослабевший настолько, что никто не пострадал, втаскивая его наверх.
Вот и встретились, заклятый друг. Ныне обративший все свое презрение против бывшего господина – да видно, неудачно. Моточике почему-то очень радостно наблюдать поражение Мори Мотонари, одного из самых грозных военачальников Запада. Это не злорадное веселье, это....просто весело, и все тут. Вероятно, потому, что Мори, вновь нацепивший на лицо ледяную маску – едва ему дали воды – но по-прежнему всклокоченный, наконец-то похож на человека.
Чосокабэ Моточика не очень любит богов, кроме морских, а разговаривать с бездушным оружием не любит тем более. И не скрывает улыбки, видя человечность человека-оружия. Который сейчас сидит перед ним, словно не видя лезвий у горла и не слыша речей, привычных на этой палубе при захвате пленных – не самых изысканных и ни разу не аристократичных.
Это немного уязвляет. Мори славится тем, что не ценит жизни своих людей. Но Моточика не думал, что владетель провинции Аки и собственную жизнь ценить не умеет.
Цепь огромного якоря, лежащего на плече, позвякивает под когтями большой желтой птицы. Чосокабэ зевает, демонстрируя ответную небрежность.
- Чую, Аки без тебя долго будут делить, неровно...Лучше бы с нами поплыть, твоих людей порадовать, как думаешь?
- Ты видел, на что я способен, - Мотонари все же изволит дать ответ и тут же делает вид, что ему беспросветно скучно и абсолютно наплевать на собственную судьбу. Или все-таки не делает? - Трусов я без колебаний убиваю, тем более – трусов под моим знаменем. Думаешь, многие из моих людей захотят вернуть меня обратно?
Любит он их, своих воинов.
- Не лучшая характеристика, данная собственному войску, - якорь чуть глубже уходит в дерево палубы, - Сдается мне, именно поэтому ты им в скором времени и понадобишься. Если они у тебя трусы, а не идиоты. Ты ведь не ко мне в гости плыл? Вести с суши доходят исправно. В том числе и про дом Суэ, марионетку еще более могущественного дома Оути, наконец-то перешедшего к активным действиям против пока не слишком большой, но очень гордой провинции Аки. Хозяин которой сейчас гостит у меня – безвылазно, Мотонари-сан, безвылазно.
Не то, чтобы Моточика поддерживал этот более могущественный клан Оми в его намерении раздавить нахалов. С точки зрения политики, дом Оути, конечно, был прав – восстания на то и восстания, чтобы их подавлять. А вот в глубине души – сказать по правде, не столько из-за душевных порывов, сколько потому, что выгодный союз с Оути своей прозрачностью был подобен призраку - подбодрить хочется почему-то восставших. Например, вернуть им лидера – а то, кажется, первая атака Оути прошла успешно: живое доказательство военных успехов сидит напротив, одним своим видом провоцирующее на вопросы, много вопросов.
Моточика с наслаждением смакует каждое слово. Словами тоже можно расстрелять в упор, как стрелами. Мори, помнится, часто стрелял в заложников и тем, и другим.
- Думается, они тебя с радостью вернут. Или ты своим псам настолько опротивел, что они охотно позволят заковать себя в новые ошейники? – тут его словно осеняет догадкой: Моточика умеет играть, когда хочет этого, - А может, они тебя подарили? Значит, продам кому-нибудь. Не волнуйся, не заваляешься.
- Подплыви и проверь, - вот и все, что изволит ответить правитель Аки, не меняя ни позы, ни выражения лица. В его голосе слышится совсем немного усталости.
- А ведь проверю. Для надежности: времена неспокойные, люди есть хотят – птичку подстрелят ненароком, вместе с письмом, верно говорю? Вот такую птичку, как глава клана с несколькими военными кораблями, держу пари, не подстрелят. Птичке только и нужно будет, что сердечно нас поблагодарить.
Проняло, Мори? Демоны морские, проняло: слегка наклоняет голову, боковые пряди падают на лицо. Не веришь? Конечно, не за просто так.
- Будем в хорошем настроении – ценностей не возьмем, - братцы смотрят озадаченно, но задорно сверкнувший глаз капитана их успокаивает, - Только пару услуг потребуем, по праву спасителей. Аки – неплохой порт, как раз мне в коллекцию. Пора расширять торговые связи, и крайне удобно было бы сделать это с помощью ваших земель, Мотонари-сан. Надежнее, знаете ли – чем восточнее, тем сейчас неспокойнее: ходят там всякие дураки из Овари... Ваши владения ближе и привычнее. Если, конечно, от них к нашему прибытию что-то останется. А если нет – не обессудьте, мы вас куда-нибудь приспособим и сами выберем, что понравится...
Тонкие черты лица слегка кривятся. Не так уж много ушло времени. И все же секундное отражение эмоций слишком быстро сменяется прежней маской. От этого Чосокабэ становится скучно.
Он поднимается и закидывает неизменный якорь на плечо. Так резко, что сидящий на другом плече попугай недовольно хлопает крыльями.
- Держать у меня. Голодом не морить и не издеваться почем зря – хорошему товару нужен товарный вид, верно?
Команда понимает. В команде остались лучшие и самые понятливые: лица, пожалуй, не самые приятные – но авторитет аники-старшего братца в этой странной семье непререкаем. И можно быть спокойным за дальнейшую сохранность Мори. Да и за целость тоже. Спускаясь с верхней палубы, Моточика всерьез задумывается о том, чем бы наградить команду за терпение, помимо ожидаемых выгодных сделок. Все-таки, такого женственного господина беречь приказал – а на берег они давно не сходили...да и без того натерпятся с ним.
---
- Сам меня нынче провожаешь, потому что они до сих пор втайне желают выкинуть меня за борт, а не продать, - в тихом смешке чувствуется малая толика нервного напряжения.
- Ты с ними так нарочно, да?
- Я с ними так, как полагается самураю, попавшему в плен, вести себя с тюремщиками. За неимением лучшего выхода. Опрометчиво сейчас искать смерти от собственной руки, - слова наполнены горечью. Все еще.
- Вот за ум я тебя и ценю, - негромко отзывается пират, и сейчас его голос едва слышен из-за плеснувшей волны, - Многие из нас предпочтут такую смерть, будучи в плену. Немногие осознают, что без нее могли бы успеть куда больше. Сбежать из плена, например, снова сражаться...О, морщишь нос. Не нравится, не по букве морали? Зато сколько пользы.
- Варвар, - пожимает плечами, - Истинный варвар. Переобщался с другими, южными.
- И потому, быть может, держу целый остров и до сих пор жив. А вы куда катитесь со своими драгоценными принципами?
Собеседник молчит довольно долго. Видать, борется с желанием обидеться. Это правильно, пусть борется. Иногда смирение бывает очень полезно для собственной шкуры.
----
...- Пей. Просто пей, - Моточика уже, в принципе, готов поить его силой.
Мори брезгливо касается краешка пиалы, всем своим видом показывая, какое делает одолжение и кораблю, и его хозяину. Он вообще весь – сплошное спокойное холодное одолжение. И уже вторые сутки прикидывается каменной статуей. Чосокабэ не сомневается, что статуей Мотонари не является – но тот замирает в сэйдза всякий раз, когда кто-либо входит к нему. Еду же и воду нарочно игнорирует, оставляя принесенное нетронутым. Отметая любые попытки обратить на еду внимание.
- Я не ем плоть живых существ, - на рыбу он даже не смотрит.
- Зато убиваешь их на поле боя, насколько я помню наши последние встречи, - с деланным согласием кивает Моточика, - Имей в виду, еще пара дней голодовки – прикажу моим людям держать тебя и заставлю поесть, святоша.
В ответ Мори поворачивается спиной и снова не издает ни звука. Ни дать, ни взять – монах-отшельник, ищущий истину в длительной медитации. И все же, он не святой: добрейшему корабельному лекарю, по доброте душевной и из соображений практичности подобранному Моточикой у берегов Кюсю, изрядно подпортили нервы равнодушие, нежелание идти на контакт и упрямство, с которым высокий гость не позволил касаться себя «грязным рукам». Забавное заявление – особенно с учетом того, что лекарь происходил из достаточно чистой Западной империи. Что же до остальных...они пусть редко, но хотя бы моются. А некоторые и любезно предложенную воду отвергают, словно ждут яда.
Вот это уже сложно стерпеть: необходимо, чтобы Мори выглядел достойно – а он, похоже, решил намеренно себя уморить. То ли от собственной гордости, то выдумав какой-то изощренный план по очернению клана Чосокабэ.
Пусть себе думает. Он здесь не хозяин. И раз напоить получилось – получится и в чистоте держать.
Мотонари не подается назад, когда его чуть ли не сгребают в охапку: он просто делает вид, что его тут нет. Если он это из гордости – его гордость становится слепой.
- Я смрада у себя в каютах не потерплю, имей в виду, - Моточика поднимает его голову, взяв за воротник, - Какой жы ты наследник высокой культуры, Мотонари-сан, если на чистоту собственного тела тебе плевать? Пойдем-ка, - не так уж сложно решительно поднять его на ноги: сказывается усталость пленника.
- Между прочим, князь, пресную воду тут специально для вас нашли. Как для моего высокого гостя. Это здесь куда ценнее всяких там расписных вееров и драгоценных ширм.
Ощутимый толчок в спину – к бадье с нетронутой водой. Мори не двигается с места.
Главное – не убить его раньше, чем послышится крик «Земля!» Счастье правителя Аки, что Чосокабэ Моточика уже миновал период неконтролируемо буйной молодости, и справиться с собой он более-менее в состоянии.
- Хорошо,- говорит демон Онигасима прямой спине, уперев руки в бока, - Не пойдешь сам – пойдем вместе, я честно предупредил. Заметь, готов раздеть тебя лично.
Твердое пиратское слово надо подтвердить делом. Буквально через пару мгновений руки уже ищут застежки потрепанного зеленого кафтана...
Патриарх какой-то там школы говорил, что просветление достигается за один миг. И в этот самый миг Моточика с ним полностью солидарен. Мысль кажется дикой – но, черти морские, он побывал не в одном походе, он много чего насмотрелся. И жест этот, всего один жест – резко скрещенные на груди руки: либо неиспорченный мальчишка-подросток, либо...
Следующий миг, пара ударов сердца – и эти руки в в крепких тисках, почти что молниеносно заведены за спину: ты слишком ослаб, князь Аки. Князь ли?
Голову, к сожалению, приходится держать подальше, смотреть сложно: очень уж не хочется из-за любопытства остаться без носа. Но и то, на что натыкаются пальцы за защитой плотной ткани, красноречиво: неоткуда было ему взять полосы ткани, чтобы перебинтовать раны. Да и не было на нем таких серьезных ран.
Нет, грудь-то на ощупь плоская. Если только не подняться чуть выше – и тут сомнения рассеиваются окончательно: такой ложбинки под ключицами у мужчины быть не может.
Замершая было рука невольно скользит по животу, вниз – и это движение едва не стоит Моточике возможности когда-либо завести наследников: сапоги с этих прекрасных ножек так и не были сняты, и каблуки на них достаточно остры.
С Мори наконец-то спадает оцепенение – и Мори защищает остатки своей гордости. Молча и ожесточенно. Так, что, если бы не скорость реакции Моточики, у позора волей-неволей нашлась бы еще пара свидетелей. Но они сражаются вдвоем – как не сражались, пожалуй, еще никогда: разве что молнии не сверкают и не летят щепки - не развернуться в маленькой комнате. И взгляд Мори излучает уже не презрение: в нем - ярость пополам с отчаянием. Чувства, Чосокабэ вполне понятные. Потому-то он и отпускает Мотонари, уворачиваясь от очередного удара, едва не стоящего правитель...нице Аки потери равновесия. После чего они переводят дыхание в разных углах каюты, друг напротив друга. Морской волк с лицом, как никогда озадаченным, с какой-то шальной улыбкой – и такая знакомая и одновременно вовсе не знакомая женщина: растрепанные каштановые волосы падают на лоб, стянутая повязками грудь часто вздымается (так вот почему он вечно говорит так тихо, будто приглушенно), а на открытой воротом шее быстро-быстро бьется голубая жилка.
- Теперь терять нечего, - раздается в звенящей тишине знакомый голос, удивительно низкий для женского, - Тронешь меня еще раз – убью тем, что найду.
Это она может. Хоть тем же каблуком – лишить глаза. Или еще чего.
- Всенепременно убьешь, - покладисто соглашается Моточика, делая пару шагов по направлению к двери, - Но сначала все же вымоешься. Сама.
Многообещающий оскал акульих зубов и рука на дверной ручке: - Иначе вымоем.
О том, что именно разбили о дверь, он подумает позже. Когда закончится приступ неконтролируемого хохота – над половиной Страны Небесного Корня и над собой в том числе.
----
...- Далеко не уйдем, пират, - голос кажется охрипшим, - И то верно. Хоть ты этого и не слышал, понял?
Единственный зрячий глаз смотрит с любопытством.
- Я уж думал, не ответишь.
- С чего бы не ответить? Мне еще иметь с тобой дело. А я ведь тоже...не совсем по чести живу. До сих пор никто так ничего и не понял?
- Никто. Каждый развлекается, с кем хочет, а капитан – тем более. А если думаешь, что у меня до тебя не было, хм, мальчиков - ерошит пальцами темные волосы; чужая голова сердито вскидывается, - Я тебя сильно уязвлю, если намекну на твои заблуждения?..
- Маленьких? Извращенец.
- Практичен, просто практичен. Или новое люблю, неизведанное. От заморских диковин до новых видов любви. Неужели ты никогда не пробовала с себе подобными?
Кажется, краснеет. Или бледнеет, тут не понять. Но бесспорно – становится еще очаровательнее.
- Удивительно, как же до сих пор удавалось себя сдерживать и не убить тебя...чем-нибудь.
Когда Моточика скалится в ответ – он и впрямь становится похож на акулу.
- Нет, неудивительно. Удивительно – что ты себя не убила. А я в тот вечер – не напился вдребезги и не убил тебя.
----
...- И ты пей. Сегодня – будешь. Не спорить, морду не воротить. Хорош-ш-о. Вот скажи, не пора ли мне избавляться от дурной привычки – баб не бить и вообще всячески бережно к ним относиться? Не зря ли понабрался у варваров, а? А то тут мой любимый, можно сказать, враг, оказался бабой. Как ему бить морду? Что, если еще кто...И как тут жить? – пиала с грохотом ударяется о деревянный столик.
- Не пригодится – будет подарком команде, - Моточика мрачен и совершенно трезв, ему просто надо выговориться, - Только так я, наверное, вроде как от своей же проблемы и сбегаю. Недостойно капитана корабля, недостойно. Ну а помогать ей тут, как служанка какая – тоже недостойно, верно? Вот еще. Подумаешь, стоящий противник в бою, подумаешь, уважал...иногда. Пей и слушай, хоть ты.
Попугай, сидящий напротив, очень внимательно смотрит на хозяина. Птицу не успели обучить правильным советам, а запаса слов верного спутника Моточики едва ли хватит на достойную поддержку. Разве что выругаться смогут от души, в два голоса. Не от грусти, на самом-то деле – от странного веселья. Чосокабэ интересно узнать, как бы отреагировали два могущественных соседа Аки – Оути и Амаго – узнай они, сколько лет между ними, сохраняя границы и имя родной провинции, умело ведя дипломатическую игру, лавировала женщина. И у этой женщины наверняка есть все шансы победить – если, конечно, эмоциям не поддастся. Вон как поддается, оказывается, хоть и строит из себя недотрогу.
- А была бы мужчиной – не стала бы в свое время вассалом Амаго, - вдруг делает Моточика вывод в потолок, совсем уж внезапно, - Может, он пригрозил ее публично размотать, и мне надо этот прием перенять? Что, осуждаешь?
Похоже, попугай осуждает.
- Ну не могу я ее утопить или там голодом уморить, - наконец, жалуется Моточика, когда молчание затягивается, - Да и выдать...тошно. А что с ней такой делать – не знаю.
Попугай сочувственно хлопает крыльями: он видел человеческих женщин только с высоты, и плохо представляет, на что они годятся.
Напиться, конечно, так и не получилось: не тот повод. Правда, к Мори он навещает только через два дня («Аники, ты извини – но мы ж его трогать будем, чтоб проверить, не подох ли сидя!»): может, теперь в каюте пострадает меньшее число вещей.
Он оказывается прав – вещи действительно не страдают. Попросту говоря, Мори предпочитает его не замечать. И даже не изволит развернуться к капитану корабля лицом. Что ж, ее можно понять.
Спрашивать, всего ли ей хватает, конечно же, бессмысленно. Ясно, что за этим следят – быть может, не без колких насмешек, но следят. Просто Моточике надо как-то начать разговор.
Спина в ответ на его вопросы не шелохнется. Как же - всего хватает, со всем справляемся, подачки не нужны. Как-то так. Никто, в общем-то, и не настаивает.
В течении еще нескольких дней Моточике хватает общих докладов тех, кому не повезло приглядывать за пленником: в глазах окружающих она была и останется пленником – об этом он твердо решил позаботиться. Поэтому, каким бы кислым ни было общение, вернуться в некогда собственную каюту ему приходится. Лучше уж самому наслаждаться внезапным открытием, чем позволить сделать это кому-то еще. И так было не очень-то приятно врать команде – а если спектакль Мори вскроется, будет не слишком-то легко убедить изголодавшихся по женскому вниманию мужчин по-хорошему не трогать ценный груз. Будь ты хоть сто раз старшим братом-аники.
Все это походит на какую-то церемонию. Приход-вопрос-молчание. Радует хотя бы то, что руки на себя не наложила. Этого Моточике хочется меньше всего, и что вдвойне странно – не только из-за желания обрести влияние в Аки. Его грела человечность Мори – теперь греет еще и то, что женщина эта не лишена благоразумия.
Но вот упрямства ей не занимать. Моточика не привык к упрямым женщинам, но бить их он не привык тем более. Так что само собой у него выходит вечер, проведенный не только в делах корабельных, но и в, стыдно сказать, уборке. И поиске кое-чего.
Была бы просто дочкой даймё, любительницей всяких там героев и стихов – но дама-правитель, чтоб ее...
- Вот, - у колен Мори небрежно падают несколько свитков, перевязанных кожаными шнурками, - Посмотри на досуге. Мне они уже не особо интересны, честно говоря.
Головы она все еще не поворачивает.
- Мелкая дань с путешественников, - гнет свое Моточика, глядя куда-то вдаль, - Проплывали не так давно, мечтали до столицы добраться. Относительной столицы, сам понимаешь (До чего же полезны порой на судне скрипучие полы...). Имена были смешные: Вариниано, как-то так. А второе совсем странное, но не в этом дело.
Свиток разворачивается с тихим хлопком. Перед самым кончиком бледного носа.
- Узнаешь? – Моточика появляется совсем рядом, сам глядя в лицо Мотонари. Та думает было отвернуться, но чужой палец очерчивает жирную черную линию.
- Это мы. Вот тут я правлю, а тут ты...будешь еще править. Кажется непохожим, да? Мне тоже сперва казалось, а потом я взял и пригляделся, - в глазу загорается азарт, - И ведь похоже. Я сам пробовал рисовать, но у меня гораздо хуже вышло.
...- А оно мне зачем? – губы Мори со времен той драки размыкаются для него впервые. И от Моточики на таком расстоянии не утаишь интерес, мелькнувший во взгляде.
Ага, так все же карта для тебя – не картинки с бесполезными стихами?
- А мне тоже незачем. Подумал тут, что тебе скучно стену взглядом буравить, - братцы предусмотрительно сняли со стены все, чем можно было бы себе навредить, - И на корабль, который я собрался было для нас выделить, ты со мной тоже не пойдешь. Может, хоть на карты посмотришь. Они правда хорошие. А ты все же...правитель.
Потом он извиняется. По правде сказать, его извинение на извинение вовсе даже и не походит – так непочтительно оно высказано. Но в этот раз Мори кивает, прикасаясь тонкими и сильными пальцами к шершавой бумаге.
---
- Не убил бы, - от ее уверенности на время становится кисло, - Ты ведь тоже умный. Иначе зачем бы принес мне то, что приносил. Не затем же, что сам не разбирался - понял, что мне такое понравится больше глупых ухаживаний.
От последних слов, похоже, кисло и ей. Сильные мужчины, должно быть, под настроение устраивают.
- Приноси я тебе красивые ткани или там цветы - обоих бы на смех подняли.
- А за то, что притаскиваешь мне время от времени - не поднимают? Тебе бы с этим ко двору явиться.
- С этим...знаешь, сколько за это денег могут отвалить, если правильно продать? - делает вид, что уязвлен, - От сердца, между прочим, оторвал. И выдал самый страшный свой секрет.
Она вздыхает, стряхнув с рукава невидимую пыль.
- Лучше бы не выдавал и дальше.
---
Эту забавную игрушку тоже когда-то принесли морские волны. Удивительно, что она толком не пострадала: достаточно было высушить. Пару дней он пробовал вспоминать выученные в ранней юности приемы игры, но тогда это быстро надоело. Команде ведь не сыграешь. Да и сам инструмент слишком благороден, чтобы играть на нем просто так. А тут вдруг – случай, который грех упустить...
Спокойным вечером, когда волны ласковы с кораблем, а небо безоблачно, он отпускает птицу полетать и, устроившись под дверью собственной каюты, делает пробное движение плектром. Поначалу струны оживают неохотно: Моточика давно уже не Маленькая Принцесса, и рукам привычнее тяжесть якоря, чем извлечение звуков из хрупкого инструмента. Однако же, узор мелодии не режет слух. А в свое время у Вакакохимэ слух был очень хорошим, ками тому свидетели. А главнее все равно – душа, которую вкладываешь в песню и в исполнение. Тут жаловаться не на что: Моточика играет от всего сердца. Как только может получиться у того, кто немного разучился вкладыванию души в песни.
Наконец-то скрипит дверь. Он не оборачивается, просто продолжает играть. Больной звон струн, пауза, голос. Напоминание о замке на берегу и комнате, окрашенной лучами заходящего солнца. Вакакохимэ откладывает разноцветные листы бумаги и вереницу журавликов, прислоняется ухом к тонкой стене и пытается уловить, откуда же доносятся манящие звуки – с улицы или все же из покоев в глубине замка. Вакакохимэ привлекает музыка, что не слишком одобряет глава дома. Вакакохимэ остается слушать бива украдкой.
Здесь играть можно вдоволь. И слушать самого себя тоже можно вдоволь. Но куда приятнее – и от этого не отвертишься – когда тебя слушают и понимают.
Скрип двери внезапно прекращается. Слушают. Можно не проверять, но почему-то так хочется взглянуть, как слушают.
...Но мимолетным был тот сон,
Придя домой,
В дремоте одинокой
Хотел вернуть его...
Можно было бы сыграть в иное время, в ином месте, иным женщинам. Только едва ли иные женщины из тех, что временами оказывались рядом, знали бы, чьи это слова. Они бы наверняка льстиво превозносили талант господина - не ведая, что тот всего лишь собрал несколько стихотворений в одну песню.
В том, что эта слушательница знает правду о песне, сомнений быть не может. Поэтому он и достал бива, небрежно заваленную разнообразным хламом, полезным и не очень.
Мори не отворачивается и не уходят, когда на нее все-таки смотрят. Но и не садится рядом, а продолжает стоять и о чем-то там своем размышлять. Хочется, чтобы о приятном.
Слова вспоминаются сами собой – в сопровождении подобных слов их обоих можно было бы хоть сейчас перерисовать на свиток с любовным романом для императорских придворных дам:
Я наслаждением еще не утолен,
А лунный лик за горы хочет скрыться…
- Отвратительно, - говорит она прямо и очень по-мужски, - Ты хоть знаешь, для чего вообще была придумана «хэйкэ-бива»? Название ни о чем не говорит?
- Как бы сказать, - Моточика щурится, проверяя струны, - Я не избалован жизнью: взял, что дали. Если хочешь, конечно, могу и что-нибудь из «Хэйкэ» напеть. Про тонущие корабли – или про то, как Ёсинака бесчинствовал в столице?
- Уволь, - дверь снова закрывается, - Лучше уж продолжай, как пел. Я заткну уши и не услышу хэйкэ-бива.
- Как пожелаете...князь.
А Мори остается за дверью, прислонившись спиной к холодному дереву, и продолжает слушать. И прикрывает глаза. И задумчиво, оценивающе хмыкает: а голос у этого варвара очень даже неплох – низкий, с приятным тембром. Исполнение – тоже из лучших, что когда-либо приходилось слышать. Да и слова не так уж плохи в сочетании со звуками инструмента, созданного для одной-единственной пьесы...
Моточике хочется так думать, пока он медленно перебирает струны.
---
- Тебя там команда не хватилась? – Мори спрашивает как бы между прочим, проводя рукой по туго натянутому канату, - У меня сложилось впечатление, что ты со мной больше времени, чем с вашими обычными пленниками, проводишь. И игра на бива, и карты...Как бы нам двоим не пришлось ссаживаться на берег.
Моточика оскаливается в улыбке в ответ на хитрый прищур.
- Для начала, пленник ты не самый обычный, а вовсе даже высокий, - сидящий на плече попугай негромко подтверждает его слова, прихлопывая крыльями, - А мы, конечно, пираты, но пираты не из последних: безоружных высоких пленников, не способных нас потрепать, мы всей командой не пинаем. Тебе повезло попасть к нам без своих людей, без оружия и не в лучшем состоянии. Значит, ты у нас заместо гостя. Наглый гость, конечно – но какой уж есть.
Моточика сплевывает что-то в воду и вдруг подмигивает:
- Кстати, вдвоем на берег высадиться и сбежать – старой повестью отдает. И любовью, которая до общего кинжала. Давай мы как-нибудь найдем необитаемый остров, а, Мори? Как нам обоим надоест интриги крутить...
- А ты умеешь интриговать? – недоверие, похоже, можно из воздуха раковинной ложкой черпать, - Я еще посмотрю, не придется ли тебя ото всех спасать: сколько мы ни встречались – ты не казался мне умелым интриганом.
Выпад парирован глубокомысленным хмыканьем:
- Бьюсь об заклад, я тебе не только интриганом не казался. А много кем еще. Но карма наша причудлива, не так ли?
----
В первый раз это случается стихийно и как-то естественно. И никто не задумывается о причинах и последствиях. Владыка Сикоку долгое время не сходил на сушу и не был с женщиной. Что руководит мрачно-решительной Мотонари – ведомо ей одной. В конце концов, они давние противники, а поле битвы бывает разным. На этот раз – узкая каюта, импровизированная темница. Выбранное оружие – руки, молчание и неотрывный взгляд друг другу в глаза. Глаз в глаз, если точно. Мало кто выдерживает пристальное внимание этого единственного глаза, но она не зажмуривается – не зажмурилась ни разу, пряча под маской презрения вызов.
Даже когда ее с силой впечатывают в стену – в ответ она оставляет следы ногтей на плечах. Даже когда загрубевшие ладони убирают полоски ткани с груди и накрывают нежную кожу – в ответ ее пальцы ищут застежки перевязей. Мори словно доказывает, что ей не страшно и почти не противно. А каким-то там опытом и острыми зубами владыку Аки не запугать.
Хоть и видно, чего стоят Мори эти попытки сдержанности. На что-то, а на умение разогреть любую красотку глава дома Чосокабэ не жаловался никогда. Таким не надо демонстрировать слюнявую нежность, нужны сила и напор – но умеренно, чтобы не задавить ненароком. Тесно прижать к стене, удерживая собственным телом, с ходу широко раздвинув стройные ноги – так, чтобы полностью чувствовала чужое желание. Благо от жара между этими ногами, ощутимого сквозь одежду, встаешь мгновенно. Наверняка даже в том случае, если ты старик, встретивший седьмой десяток весен.
Мысленные разглагольствования дорого стоят: плечо обжигает укусом. Все еще не видим, кто главнее, маленькая госпожа? А если укусишь не ты? И вдвойне приятно от того, с каким трудом она давит в себе хриплый стон, когда заостренный сосок сперва ласкают языком, а затем прикусывают, оставляя след. Как изгибается под пальцами, уже растягивающими ее, горячую внутри, неожиданно – так быстро готовую. Вот как легко тебя возбудить, Мотонари-сан. Кто бы мог подумать...потом. Тут уже некогда думать о чем-либо некогда, заботиться дольше – тем более: Моточике далеко до святого и до нескольких ступеней смирения. Удается лишь помнить о том, какая Мори хрупкая - и не вбить ее в твердое дерево одним сильным движением, а взять в несколько толчков. Так медленно, что самому становится больно – и выдыхают они тоже одновременно. Яростно, болезненно.
Мори первой подается навстречу – и тут же впивается в губы, кусает до крови, давясь собственным стоном. И словно намеренно заставляет двигаться в себе быстрее, вздрагивая скорее от наслаждения, чем от боли. От ее внезапной активности становится уже не до вежливости: в постели Моточика давно привык не отвергать то, что дают. Потому и перестает сдерживать себя, оставляя следы на бледных бедрах. Такого жара, такого ответа он, по собственному мнению, заслуживает сполна. В качестве награды за свою настоящую, как ему кажется, победу.
По праву победителя охотно взяв Мори не один раз за эту ночь. Но уже не у стены: как они перебрались на футон – не помнит никто.
...- Принеси мне мою одежду, - произносят отнюдь не сонным голосом, безжалостно и четко. Над самым ухом.
Доброе утро, Мотонари-сан. Ты совсем не умеешь быть романтичной.
Значит, романтичным будет хозяин.
- Чтобы прикрыть такой потрясающий вид? – произносит он лениво и насмешливо, -Милая, я только похож на идиота. Когда много выпью и мало посплю..
- Ты, видимо, и так слишком много выпил и мало спал. Или слаб на голову, хм... в отличии от других частей тела. Найди мне знахарку, - ощутимый тычок под ребра разом разрушает волшебство сонной неги. А Мотонари - уже не мирная, трогательно-спящая – сидит, повернувшись к Моточике спиной. И эта идеально прямая (идеально гладкая, идеально белая...) спина выдает нешуточное напряжение.
Очень хочется прочертить пальцами тонкую линию позвоночника – но рука замирает в воздухе. По счастью, инстинкт самосохранения тоже проснулся.
- И не делай вид, что ничего не понял, - все же оборачивается, смотрит искоса и мрачно, - Как будто не знаешь, чем для женщины может обернуться беспечность. Мне сейчас же нужна знахарка.
- То есть, мне так и объяснить своей команде причину нашего внезапного причаливания к родным берегам? – единственный глаз сужается, но сейчас его обладатель не злится: прячет смешинки. А вот Мори ощутимо бледнеет.
Все-таки страшно, маленькая?
- Придумай что-нибудь. Может же мне, в конце концов, нездоровиться! Они поверят: после подобных настоек шатает только так...
- Неплохие познания для невинной дочери даймё, - Моточика восхищенно прищелкивает языком: Мотонари в гневе нравится ему почти так же, как потерявшая голову от желания.
Результат внезапен: Мори наконец-то разворачивается и улыбается. Уголками губ, снисходительно.
- Ты сколько раз с женщинами бывал – столько же, сколько сходил на сушу? Уж о таких-то мелочах должен помнить... – она задумчиво хмурит лоб и добавляет, - Но для второго вполне сойдешь.
...Он не замечает, как плотный шелк хлопает по щеке. И Мотонари награждает Моточику еще одной улыбкой, поднимаясь с мятого, но относительно чистого футона.
---
- Ты мне так и не скажешь?
- Так и не скажу.
- Не подступишься...Наверное, и ками не скажешь.
- А им не надо говорить – они видели. Ты, оказывается, и впрямь похож на женщину-сплетницу, раз именно о таких мелочах так желаешь узнать.
Жест, не лишенный напускного изящества – поправить на плечах трофейный мундир.
- Быть многогранным полезно. Я-то просто уже даже не знаю, как тебя поддразнить – вот и вспоминаю старое, но хорошо, должно быть, работающее. Но ты обращайся, если что: кимоно подобрать по цветам смогу, еще какую мелкую женскую приятность...
Острым и маленьким локтем можно весьма ощутимо ткнуть под ребра. Так, что и при знатной даме не зазорно будет грязно выругаться. А эта дама еще и может ответить в том же ключе.
Тихий, но душевный обмен ругательствами сотрясает палубу. А следом – почти беззвучный смех.
Смеются двое.
----
В углу каюты уже которых день растет горка старательно смятых листов бумаги.
Бумагу, тушь и кисти Мори попросила, не объясняя причин. Сперва их – по вполне резонным соображениям – никто не давал, а Моточике пришлось пойти едва ли не на крайние меры и использовать весь свой дар убеждения, дабы втолковать Мори пользу взаимной откровенности.
- Рисовать, - буркнула Мори и отвернулась к стене.
Рисовать она будет. При Чосокабэ или при ком-то из его людей. От этих условий Мори морщится, но другого выбора у нее нет.
При капитане князь Аки не скрывает своего недовольства, при других превращается в камень. И всегда загораживает обзор рукавом, даже в моменты задумчивости. А потом комкает бумагу и бросает ее в угол. Так и растет бумажная гора, и кое-кого из матросов это откровенно не устраивает. Аники на то и старший братец, чтобы время от времени уважать просьбы своей семьи – однажды он просто забирает у Мори листок. Пожимая плечами в ответ на возмущенный взгляд.
- А я вообще редко церемонюсь с женщинами, которые мне принадлежали, - брошенные как бы между прочим слова задевают ее, это видно.
Однако же, изображение на бумаге оказывается вовсе не романтичным пейзажем или трогательными птицами в цветах. Строго говоря, Моточика не ожидал от Мотонари слишком уж слащавых картинок – но и не думал, что мельком показанный сувенир от варваров так заинтересует ее.
- Это как ты так запомнила... - Моточика то ли задает вопрос, то ли по-своему восхищается. И разглаживает лист бумаги еще раз.
Мори изволит повернуть голову, ее лицо больше не занавешивают пряди волос.
- По памяти – не ты один по морю плавал. Кое-что – по прочитанному.
Ответы сухи и коротки, будто ведется допрос. Сама она свои рисунки не показывает. Этот Моточика берет без спроса, наплевав на приличия и обходительность. И удивляется деталям, вспоминая чертеж южного варвара. Сходство определенно есть.
Строго говоря, на карту набросок пока похож мало. Но и на простой рисунок – тоже: нет мелких картинок, всяческих украшений, ожидаемых от женщины. Только линии и изгибы, как трещины на камнях. Да подписи, строгие иероглифические подписи. И не скажешь, что женская рука выводила. По правде говоря, написано гораздо лучше, чем получилось бы у самого Моточики. Он считает нужным похвалить за это.
- А неплохо, - Чосокабэ подмигивает, рассматривая карту на просвет, - не считая белых пятен там, где они почти у всех есть. Каллиграфия у тебя, наверное, главным лекарством от скуки была. Хоть занятие, более-менее на женское похожее...
Она коротко шипит, как облитая холодной водой кошка.
- Когда от женского у тебя – только тело, все равно. Ты, конечно, не поймешь. Даже если я простыми словами скажу.
И пальцы сжали кисть: подойди ближе – разожмет, выпустит когти, полоснет по лицу.
Только в итоге эти двое все равно мирятся: Моточика машет рукой и делает вид, что извинился, а Мори делает вид, что привыкла. В конце концов, если использовать познания бывалого пирата, то можно и впрямь составить неплохую карту. А тому не жалко делиться и очень любопытно наблюдать, как его слова превращаются в новые черточки и линии.
Если в Аки будет совсем неважно – можно сделать ее картографом. Тоже для чего-нибудь, а пригодится.
Когда Моточика делится с Мори этой мыслью, кисточка чуть соскальзывает по бумаге вниз. На месте острова Оомисима расплывается черное пятнышко: теперь Оомисима похож на большого осьминога посреди моря. Мотонари досадливо прикусывает кончик нижней губы.
- Как оно будет в Аки – уже мое дело. Сам решу, кем становиться, - но видно, что не предложение Моточики задело ее, а соскользнувшая, выдавшая эмоцию кисть. И дальше Мори рисует уже молча.
Она теряет, постепенно теряет свой самоконтроль – тот самый самоконтроль, который позволял ей блестяще сражаться наравне с мужчинами, и с этим в том числе. Мори, князь Аки, на поле боя был хладнокровным ублюдком, не жалеющим ни своих, ни чужих. А вот Мотонари-женщина – Мотонари на поле боя была хороша, дивно хороша своим самообладанием и молчаливой злобой. Как никакая из виденных Моточикой в действии самурайских женщин. Возможно, потому, что она-то, в отличие от прочих, свободнее. И, не желая расставаться со своей свободой, в битве за нее не щадит никого. Недостатки волшебным образом превращаются в достоинство, стоит сменить личину.
Глядя на кисть, гуляющую по бумаге, Моточика вспоминает князя Аки - битвы с которым, окрашенные быстро вспыхивавшей и так же быстро гаснувшей взаимной ненавистью, были упоительнее прочих. А потом вспоминает Мори – и любуется их поединками, ощущая по-иному.
В сущности, теперь он понимает, что первый раз случился не так уж спонтанно.
---
- Нам с тобой явно не хватает драк. Всего пара-тройка раз – а помнишь, как весело было?
Моточика мечтательно разглядывает линию горизонта. Большая желтая птица шумно ходит по перилам – не то нервничает, не то красуется. Может, ей тоже недостает веселья.
- Весело? Мне выражение твоего лица в те редкие встречи веселым не казалось. Оно скорее обещало мне разнообразные пытки Горячего Ада.
- Ну так, демон я или нет? Кому, как не демону, разбираться в развлечениях Горячего Ада?
- И комплименты ты мне, конечно же, тоже говорил из тех, что там в ходу, - поднятая бровь, ни жеста более, - Славные комплименты, за которые я имел полное право снести тебе голову и не раскаяться в этом.
- Ладно, ладно. Тебя удивляет, что я в бою мужчин и женщин по-разному оцениваю? Могу тебе честно сказать, князь: как князь Аки и мужик от кончиков пальцев ног до того, что у этих ног между – ты редкостный мерзавец и та еще мразь, что к своим, что к чужим людям относящаяся, как к мясу. За такое я и специальными комплиментами осыпаю, и привязываю к мачте, и башку якорем размозжить могу в особо дурном настроении...А как женщина ты, разумеется, все та же мразь и стерва – но, демоны морские тебя возьми, хороша. Лучше всех, с кем я сходился на поле боя.
Когда она шевелит пальцами, задевая собственную руку, она выглядит озадаченной. Сильно озадаченной.
Продолжается страшное в комментах.
@темы: Трава японская, Тварьчество и креатифф
-
-
05.04.2010 в 23:04На самом деле, Мори Мотонари хороша не только на поле боя.
Дивно хороша она, например, когда просто лежит, разметавшись на футоне и еще не открыв глаз. А ее тело прикрыто одеялом лишь символически.
По правде сказать – прекрасна, словно морская богиня. Даже когда с губ срывается тихое и презрительное, очень человеческое:
- Ты получил все, что хотел?
«Нет», - бесстыдная улыбка в ответ, говорящая без слов.
- И когда я тебя научу улыбаться в процессе...вот, посмотри, как надо, - заостренные зубы белеют в полумраке: сейчас он и правда – демон Онигасима. Достойная партия для своевольного божества, делающего вид, что оно совершенно не удовлетворено. Как же...
- Еще и улыбаться тебе. А не многого ли ты требуешь, завоеватель?
- Требую? Никогда ничего не требую у дам, все по взаимному согласию!
«Да тебя принудить - себе дороже», - мысленно произносит Моточика сам для себя, а глаз высматривает в темноте каюты отброшенные подальше сапоги: мало ли. Если стройная ножка, обтянутая черной кожей, навредит надежде японского мореплавания, ее обладательница тоже многое потеряет. И она это понимает, уже не раз позволив стянуть сапоги со своих ног. И позволяя, например, подольше не отдавать эти ужасные полоски ткани, стягивающие такие чувствительные грудки.
Она, кажется, все еще считает, что ее дразнят специально, чтобы впоследствии доказать недругам: владыка Аки – вовсе не владыка. Если бы все было так сложно в этом мире...просто она нравится - такой. Не стянутой. В том числе и в правила приличия.
Кстати, о чувствительности. Пальцы сами собой тянутся доказать эту чувствительность. И как же по-разному напрягаются дух и тело высокой гостьи в ответ на прикосновение загрубевших подушечек к коже.
- Не укусишь?
- Ненасытный, - бесстрастно роняет Мори в потолок; она ведь наверняка прячет взгляд не просто так, - Неужели тебе мало того, что было недавно?
- Заметь, этой ночью руководил не я, - пальцы гладят ощутимее, настойчивее, - Устала руководить, Мотонари-сан, но боишься в этом признаться?
Ты знаешь, как тебе идет гнев, Мотонари-сан? Скажем, сейчас, когда ты перестаешь скрывать свой взгляд, в котором – ярость, но далеко не холодная ярость? Когда одним своим видом вызываешь желание вернуть тебя, вскинувшуюся, обратно на спину. И прошептать на ухо что-то о том, как же удобно носить таких маленьких правителей на руках.
Только и Мори все чаще и чаще – загадка. И вместо едва слышного шипения губы впечатывают в губы на выдохе: «Ласкай меня. Немедленно».
Наверное, надо было потребовать взамен Аки. Свадебную чарку. Угрожающих размеров стальной обруч или еще что-нибудь, просьба о чем могла бы лишить эту женщину душевного равновесия. Да только новое лицо Мотонари почему-то нравится. Нравится настолько, что осторожности в полуукусах по шее, плечам, груди – все меньше. А Мори действительно шипит. Но не зло...по-другому.
- У тебя уже и так вся спина расцарапана...хочешь еще? – и ласково-ласково, с плохо скрываемым наслаждением, - Дай только добраться... до моего оружия.
Он успевает раньше, разведя в стороны колени и скользнув языком по животу вниз. Чужие ногти требовательно царапают плечи – но здесь не Аки, здесь безмолвных приказов не послушаются. Здесь другие правила и другой властитель. Так что Мори в любом случае останется расслабиться и получать удовольствие. Она и получает, по инерции мотая головой с непривычки – когда ее берут не сразу, а сначала медленно облизывают, пробуют на вкус, методично трахают языком. Кем бы ни был кто-то, обошедший Моточику - он явно ее не баловал.
«Возьми уже», - пальцы дрожат от непривычных ощущений. А ласки в ответ становятся изощреннее. Не возьму. Не сразу. Не как обычную шлюху: таких, как ты, гораздо приятнее обожать, выцеловывать до изнеможения.
Жаль, терпение Демона Онигасимы небезгранично. Становится тяжело дышать и тяжело
ждать.
- А ты не торопишься взять власть над Аки, - она и впрямь быстро учится, перенимая правила игры. На удивление сухие губы на виске, острый язычок – у ушной раковины. Рваный вздох – в следующий момент, когда откровенно прижимаются, касаются членом влажных складок. Выгнутая спина и беззвучный стон сквозь зубы. Стон-вызов: не закричу. И так уже отдала тебе слишком много. Сама, правда, в это не верю...но не буду.
А Моточика чувствует ее напряжение. С этим напряжением будет больно сейчас – и еще много и много лет после, если не научится расслабляться. И руки снова находят чувствительные точки на теле, оглаживают.
- Никто не просит кричать, - полуприкрытый глаз словно светится, - Не кричи. Позволь себе. Что позволяется..хочется... – и ведь случайно научился, и ждет, и может еще ждать.
Самоконтроль отпускает его лишь когда узкие ладони упираются в грудь, а Мотонари вздыхает чуть громче обычного.
- Не держи, - первый толчок, медленный и тягучий. Ни в коем случае не быстрый. Так, что самому становится тяжело. Только не держи.
И Мори вскрикивает. Тихо, жалобно и страстно одновременно.
---
- Ты не молчи так. Мирные беседы мне нравятся, а времени на мирное у нас не слишком-то много осталось. Давай все же поговорим.
- О чем? – она на время выпадает из своей задумчивости. Хотелось бы, чтобы на время.
- Да хоть бы поучила еще чему-нибудь, раз Мне пригодится, я тут многое позабыл.
- Ты не умеешь учиться, - и все же она смягчается, - Если только не прикипишь к чему-то всем сердцем. Тогда, пожалуй, из тебя выйдет неплохой ученик.
- А ты?
- А я всю жизнь учусь, потому что иначе не выжил бы, - вне каюты она все еще опасается говорить о себе, как о женщине. Даже с глазу на глаз.
- Не представляю, что может быть как-то иначе, совсем без учения. Наверное, даже свободу себе толком не представляю. Вот и...Только это плохая тема для разговора.
Вот и все. Боевой панцирь захлопывается мгновенно.
Что ж, можно и помолчать, раз так. Может, у нее там какие незаживающие раны. Это Моточике, быть может, повезло больше других – на душе и на теле все заживает быстрее, чем на собаке.
И даже не краткий миг гавани не достает тихого смеха двоих.
---
- Ты меня, помнится, обругал, - бива встает у стены с глухим звуком, - А поучил бы, красавчик, как правильно играть. Наверняка ведь умеешь. Многие из таких, как ты, умеют.
Та самая, старая и немного нескладная лютня-бива. Женщине то ли жалко этот инструмент, то ли она считает его недостойным. Во всяком случае, не сразу берет в руки. А когда берет, принимается придирчиво осматривать, пытаясь охватить взглядом все трещинки, вплоть до самых маленьких.
- Я тебя для начала хранить ее поучу, - вздыхает Мотонари, в очередной раз прокручивая перед собой бива, - на такой играть сроду не приходилось, все наши были куда как в лучшем состоянии. Когда-то она была хороша, но что с ней сделали эти годы...
Моточике думается, что это все-таки море, а не годы. Но ему слишком интересно послушать, что умеет Мори, и слишком надоело препираться. Тем более, что вечера один за другим выдаются мирными и мягкими: небо – словно шелк, нежно-розовое и, должно быть, приятное на ощупь.
На пару уроков Мори хватает. Только на пару – все же в клане Чосокабэ не рождаются люди без гордости. Под конец второго урока уже и Моточика начинает огрызаться отнюдь не беззлобно: в конце концов, эта забава ни в какое сравнение не идет с делами корабля, а он – не сын, не младший брат и уж тем более не вассал. Мори, правда, злобой не впечатлить. Села на любимого коня, ох и села.
- Может, завтра? – увернуться от легкого подзатыльника удается едва-едва. Мори досадливо морщит лоб.
- Тебя учи не учи – лучше не станет. Инструмент мог отсыреть – но что-то я сомневаюсь, что тут без твоих личных способностей не обошлось...
Ее запястье он перехватывает от души. Больно так перехватывает, судя по тому, как дергаются пальцы.
- А в детстве я, помнится, играл так хорошо, что отец боялся: наследство достанется девке, а не сыну.
Струны звучат не так гармонично, как могли бы, сколько ни крути ручки – это он понимает. И не зазвучат, скорее всего, никогда. Но пусть себе маленькая красавица позлится: ей безумно идет.
Учить его больше не пытаются: дуются, когда предлагает. Мог бы, конечно, заставить силой – наверное – но радости от этого не было бы никакой.
- Сыграй мне, - выходит скорее приказ, чем просьба, и Мори небрежно поводит плечом, все же принимая бива. Ее звуки тише, чем его, а плектр касается струн изящнее. Но она не поет, лишь ведет мелодию: должно быть, пение с головой выдает в ней женщину. И все же, слушать песню без слов - приятно. Верно говорят, что из хорошего мечника и игрок хороший. А кое-кому, быть может, следовало бы и отложить ненадолго якорь, вспомнить другое оружие...
Мори играет до позднего вечера, сама не осознавая, как истосковалась по инструменту. Моточика тоже истосковался за хорошей – да что там, не за своей игрой, и утром еле открывает глаз. Сочувствующие, правда - а заодно и поздравившие с неутомимым трофеем - получают знатное утреннее приветствие, прямиком к морским демонам. И руль в руках на удивление крепок, и сон слетает почти что сразу – волны у бортов бьются, словно тонкие струны под умелой рукой.
Последний раз Моточика с такой охотой вступал в объятия морской воды...в первый раз, да. Не весна, не день чудес Танабата – но в волнах слышатся струны бива, а на душе становится легче.
Словно и не играть в игрушки правителей плывешь, а навстречу Горе бессмертных, Хорай. В какой-то момент Моточика видит жемчужную рощу на горизонте – и смеется над собой, осознав, что это лишь облако. Чертовы мечты, реальность вот-вот жестко ударит по всем – но как же славно порой этим мечтам предаваться!
Интересно, одному ли ему.
Увы, с ней сегодня не поговоришь о видениях и воспоминаниях. Ни о том бое, ни о прошлом, тем более – ни о мечтах. Зато можно улыбнуться – чуть ли не дурашливо, пока никто не видит – и снова ткнуть локтем в бок, протягивая старую, потрепанную жизнью бива.
Сыграй, как гость, Мотонари-сан. Давно не играли. Думай о большом корабле – и играй.
-
-
05.04.2010 в 23:05- Дует ветер, - она изящным движением заводит за ухо прядь волос, наконец-то нарушая тишину, - Луна за облаками.
- Напрасно нервничаешь, князь: ветер в паруса – быстрее до дома домчишься. Тебе оно нужно, не так ли?
- Я не нервничаю.
Молчание, изредко прерываемое уже привычными скрипами и шорохами, без которых в морской жизни – никак.
- Конечно, не нервничаешь. Но от вынужденно поедаемой рыбы, морской качки и моих объятий уже наверняка...устал, - тихий смешок, а сильная рука уже обнимает за пояс.
Не дергается, умница. Только очень ласково ставит каблук на ногу, обутую в пусть жесткие, но все же таби, а не кованые сапоги. Так что все чувствуется прекрасно.
...- А за это на берег не ссажу, - выговорить удается с трудом, - И прибрежную полосу потребую. За ущерб.
Она усмехается, пока этого не видят:
- В таком случае, я завуалированно потребую обмен подарками, как положено.
- Кем положено, интересно знать? И значит ли это...что ты не так уж против семьи?
- Если того потребуют интересы Аки. Но, - взмах руки: молчи! – Ни за что. Вот это – ни за что. Лишь иносказательно. И никаких последствий.
Увы, она до сих не перестала относиться к его идее завести семью серьезно.
---
...- Уйди с меня, - задыхаясь под ним, все еще на пути к собственному наслаждению, она не перестает помнить о своей роли и в этот раз. Пусть и не приказывает сейчас –
почти что просит, - Мне только...наследников не хватало.
Ему несложно. Правда, одно из покрывал жаль. Очень жаль.
- Я тебе уже...предлагал объяснения. Ошибка ранней-ранней юности, внезапно обретенное дитя. Загулял в походе, теперь вот обрел милостью ками, вместе вернулись в Аки, - в ответ на неудачную шутку он получает сдавленное шипение.
Хочется, конечно, обидеться: шутка была не очень-то смешной, зато от самого сердца. Но Мори жаль не меньше покрывала, а то и больше. Хоть она и сдерживает нервное движение плеч, отбирая у него изукрашенную тряпку уже для себя. И снова – молча.
Ну уж нет.
- Отпустить женщину неудовлетворенной для меня равносильно личному позору...
Когда Мори обнимают за талию и тянут обратно, она не сопротивляется. А вот когда в тело проникают пальцы – губы наконец-то размыкает вздохом удивления и даже как будто облегчения. И всех фраз-то – отрывистое и незавершенное «Что ты де...».
То и делаю, глупая. Сколько лет ты заставляла себя молчать, получая удовольствие? Шестнадцать точно будет, так? Все равно не скажешь, сколько.
Не говори ничего. Делай, ками и будды, делай! Так велит беззвучный язык тела, отчаянно льнущего к нему. А еще он велит – не жалеть. Ни за что и никогда. Засаживать глубже и не заботиться о последствиях. И почему ты так любишь боль, маленькая девочка со стальными глазами?
Во время оргазма Мори снова кусает его, как в первый раз – между шеей и плечом, не позволяя себе стонать слишком громко. Выгибается спина, сгибаются пальцы на ногах. И собственные пальцы, пропитавшиеся соками, облизывать – сладко. Действительно сладко. Как и слушать это сбивчивое: «Все, все...» Наслаждаться тем, как Мотонари успокаивает себя сама, уткнувшись головой в грудь любовника. В такие мгновения ее невольно хочется защитить от ее же жизни. Украдкой, пока не заметит – иначе самому придется защищаться.
---
- Ты мне и выспаться толком не дал. Опять.
- С такими снами, красавица, велик шанс не проснуться вовсе, - давно хотелось так к ней обратиться, а здесь их все равно никто не слышит, - Вот будет некому спасать – оценишь мои усилия.
Мори не то коротко кивает, не то вздергивает подбородок. Ее собеседнику этот жест кажется нервическим – и он ни единым словом не намекнет на свои подозрения.
- Этак все военные секреты разболтаешь в постели, - ему не очень хорошо удается скрыть беспокойство в голосе, - Не думал, что настолько скучаешь по Аки и заклятым друзьям...честно говоря, вообще не думал, что ты видишь сны.
- Я что, настолько непохож на человека? – Мотонари не отказывается от маски и сегодня, стоит речи зайти о ее ночных кошмарах, - А если и так, это естественно для даймё – думать о своих землях, своей власти, врагах...даже с закрытыми глазами.
- Вы разные-разные, господа Мори, - Чосокабэ прикрывает рот ладонью, от души зевая: время более, чем позднее, - Но я считаю, в этом есть и моя заслуга: на любовном ложе ты начинаешь тосковать о том, что я так прост, что сразу выдал тебе свои намерения. Когда кто-то ублажает правителя – он всегда хочет дополнительной, особой платы...так?
Молчание. Не поддержит этот разговор.
----
На первый взгляд, всех богатств в Мацуяма – сосны и горы. И соль волн еще, пожалуй. Так Мори и заявляет во время краткой прогулки по палубе, завидев вдали скалистый берег. При людях Чосокабэ она до сих пор не выказывает должного смирения, пусть и выражается теперь витиевато, вежливо. Моточике же всеми силами стремится показать: не удивишь, наемник поневоле. И замком своим тоже не удивишь. Моточика, правда, удивлять и не собирается.
То же, чем собирается, ждет в другом месте, надежное укрытое скалами. Вряд ли еще у кого-то есть такое же чудо – слишком уж неохотно принимают другие даймё странников, не умея извлекать из их визитов выгоду.
Мори понравились карты – есть вероятность, что понравится и это.
Он не ошибается. Подобный корабль лишь глупцу, не желающему обрести потерянные земли, может не понравиться.
Рыбы и драконы зловеще скалятся: призванные устрашать, на деле они – лишь мишура и хитрое механическое прикрытие, скрывающее настоящее оружие. Стоило показать его Мори, чтобы увидеть в темных глазах смутные намеки на уважение. Вот так-то, князь Аки – ребячливость порой тоже может на что-то сгодиться, а красивые фигурки успешно отвлекают вражеский взор от хищных вытянутых стволов: не так много, как хотелось бы, но достаточно для того, чтобы к флоту Чосокабэ отнеслись с должным уважением.
Некоторых младших братцев всерьез напрягает эта ситуация: водить пленника, пусть и почетного, по священному месту, показывать ему пушки...По счастью, аники давно знает, как подавить бунт на корабле в зародыше. И на вопросы Мотонари о количестве орудий, их эффективности, дальности попадания - отвечает загадочной ухмылкой, неопределенным жестом или поглаживанием деревянных перил.
Понимание. Пусть ироничное, но понимание – вот что он видит в глазах правителя Аки по окончании прогулки. Он даже как будто ждет от него не такой учтивости – как, надо мной всего лишь посмеялись? А где же тюремщики? Где были все это время колодки, цепи для бессердечного ублюдка?
Много их, должно быть, этих вопросов. И Моточика, не желая отвечать на каждый в отдельности, незаметно подносит руку к губам: вот так-то, красавица. Сама думай, что этот жест значил.
Она не думает. Вспыхивает и отдергивает руку. Кто-то из стоящих рядом одобрительно хмыкает: женоподобный господин, мол, получает по заслугам. Аники вновь доказал, кто хозяин здешних морей, и еще докажет.
Никому невдомек, что на деле глава дома Чосокабэ вложил в этот спектакль иной смысл. Даже его главной участнице.
---
- Я иногда делаю глупости, наверное, - Моточика признается скорее сам себе, не желая дольше терпеть затянувшееся молчание. Опять, - Вернее, так со стороны кажется. Многим казалось – и где они теперь? Их корабли вот стоят у меня, вовремя прихваченные. И если бы только корабли...Вообще-то я не очень хотел поступать так, как поступал с тобой при моих людях. Они другого просто не поймут, порвать могут...тебя, например. Некрасиво выйдет, ты целый - симпатичнее. Правда-правда. А я всегда и во всем стараюсь не прогадать и шкуру свою сберечь. Она что акулья чешуя – но и на акул свои гарпуны находятся...
Смех одного – злой смех.
Говорит сам с собой. Хоть и нет сомнений в том, что его слушают.
-
-
-
05.04.2010 в 23:05- Скажи честно, ты во всем ищешь выгоду? – ее голос звучит устало, - Тебе ведь мало того, что я под тобой?
Моточика смеется – тихо-тихо, чтобы не оглушить. Какая же ты забавная, Мотонари-сан.
- Если бы я искал выгоду, госпожа принцесса, - он говорит плавно, разборчиво, как для неразумного ребенка, - Я бы давным-давно затребовал за вас непомерный выкуп и перевел вас в золотую клетку, которую водрузил бы прямо на нос боевого корабля –снаряженного, кстати, специально для вашей маленькой провинции...
- Думаешь, ты был бы счастлив, имея меня в золотой клетке? - просто принимает ласки, даже дыхание не сбивается.
Он и сейчас счастлив. Имея ее в своей постели. Но вслух Моточика говорит другое.
- Богатство делает людей счастливыми - так многие думают..а что такое счастье для тебя, маленькая госпожа? - правый глаз смотрит пристально, как если бы высматривал на туманном горизонте грозовые всполохи.
- А что делает счастливым тебя? – вопросов, касающихся собственной жизни, Мори избегает всеми силами. В последнее время она в этом все менее искусна. Что скорее очаровывает, чем злит.
- Вот мастерица интриг, а, - насмешка беззлобна. Хвала богам, теперь Мотонари тоже это понимает. Потому и улыбается краешком губ.
- Вечно отвечаешь вопросом на вопрос, Мотонари-сан.
- А может, мне так проще, – улыбка становится чуть шире, но даже это «чуть» внезапно делает ее по-настоящему нахальной. Дерзость, с которой интересно играть.
Дерзость никуда не исчезает, когда сильные пальцы сжимают незащищенные горло: Мори наблюдает из-за опущенных ресниц – сожмешь сильнее, решишься? Одним движением – сломаешь игрушку и оставишь команду без барышей?
- И что дальше? – он скорее понимает по движению губ, чем слышит эти слова. И правда, что? Не показывать же ей, что впервые за эту долгую странную встречу действительно ощущает себя немного задетым. Глупо так задетым, как мальчишка, которому не удалось первым добежать до крыльца. Ох уж это самолюбие – страшная болезнь благородных домов.
- Награда за труды, например, - демон, сидящий внутри, иногда требует выхода: интересно, как будут смотреться следы на бледной коже, под самым горлом? – За внимание, за потраченные силы. Разве молчание – награда?
- Ты просишь невозможного, - женщина потягивается, словно желает устроить шею поудобнее, - Я и так уже раздвинула перед тобой ноги. Это очень много чести. Для тебя, которому, кроме этого и не нужно ничего.
Последние слова она произносит на полном серьезе – это она-то, во всем видящая подвох большой политики. Полагающая, что любой романтический порыв маскирует тайное желание урвать клочок земли...
Моточика тихо смеется – и убирает пальцы: она еще спровоцирует его и не на такое, надо поберечь эмоции. И раз уж так нравится быть загадочной, пусть будет. Не сказал бы, что самому приятно вспоминать кое-что из своей жизни.
- Ну и довольствуюсь таинственной гостьей, пока я добрый, - вместо допроса он покусывает розовато-прозрачную мочку уха. А потом, глядя в потолок, сам рассказывает ей о себе, хоть она и не интересовалась этим. Рассказывает, перемежая серьезное представление шутками – так в театре Но мастера фарса разбавляют монотонные движения трагических актеров. Иначе было бы тошно до зубового скрежета. По прошествии стольких лет и самому уже сложно поверить в Вакакохимэ, Маленькую Принцессу – слишком женственного мальчика, застенчиво любующегося морем из-за седзи.
Только это – только угроза, однажды громом отдавшаяся в ушах – заставило расстаться с Вакакохимэ. Он любил уют, безопасность, мирную красоту. Но он был сыном своего отца. И брошенная мимоходом фраза - «Ты никогда не выйдешь в море!» - убило Вакакохимэ без права на перерождение.
Он рассказывает об этом, сам себе удивляясь. О том, как посмеивались дамы помоложе и сокрушались те, что постарше – а мужчины так просто опускали головы. О том, как убегал ото всех и часами бродил по берегу, подобрав полы длинного кимоно. О том, как выловил из моря первый подарок. О том, как самовольно сбежал на корабль, в первое же путешествие. Оно было недолгим, переполошило всех – но его отец никогда раньше не улыбался при виде собственного сына...он много о чем рассказывает, не ожидая отклика и тем более – не ожидая сочувствия. Мори не пожалеет, не всплеснет рукавами, не хлопнет по плечу в порыве доброты душевной: она вообще никак не реагирует, лежа рядом, думая о чем-то своем. И это прекрасно.
Правда, о себе тоже не расскажет. О том, каково девочке с нежного возраста учиться мужским манерам и мужской речи – чтобы при случае заменить больного отца или старшего брата. Каково взрослеть, укрощая в себе вечное противоборство Инь и Ян – наверняка в ее теле оно велось острее, чем у многих. Каково почти что в одиночку вершить совершенно не женские дела и ни единым жестом не выдавать себя даже ближайшим вассалам. Можно строить предположения – Мотонари же не поделится никогда, даже в обмен на откровенность. И глупо надеяться...поэтому владыка Сикоку и не надеется. Просто предполагает и наслаждается тем, что дает каждый день. Не так уж много их осталось.
- А знаешь, - он вдруг подносит к лицу одну-единственную каштановую прядь, утыкается в нее носом, - Меня столько лет принимали за мою сестру, тебя вот наверняка всю жизнь растили, как мальчика...как сочетаемся друг с другом, а? Море никогда не приносит мне бесполезных подарков. И не ошибается.
Сказать что-либо еще, философское и немного глупое, не дают сухие, чуть солоноватые губы.
- Я рад, если так, - припечатывает Мори одним выдохом, вдруг снова становясь мужчиной на словах. А внутри что-то сжимается в ответ на эту странную, не слишком умелую, но настоящую ласку.
До большого острова, до берегов Аки - два дня. И Моточика знает: ни штиля, ни бурь не предвидится.
---
- А может, все-таки выпьешь со мной?
- Ты всегда так провожаешь пленников? Хорошо же им у тебя...
- Я еще не провожаю, - усмешка, уже ставшая привычной, - Смотри, неласково встретят – прыгай обратно, приму в команду.
Всего лишь поддразнивает. Она уже понимает это – и фыркает, не пряча улыбку.
- Это не по-мужски – сбегать от трудностей. Мне мои земли дороги...а сражаться я хоть обломком твоей якорной цепи могу. Пока новый обруч не сделаю.
- Слышал я о том, как у вас нынче со средствами: нескоро сделаешь, ой как нескоро.
Он задорен, она задумчива. Обоим интересно, каковы истинные чувства каждого, но ни один не желает первым разрушать иллюзию покоя. Вот и длится этот странный разговор ни о чем – не первый и не последний, видят морские боги, не последний. Под поющие, что струны старой бива, волны.
Все к лучшему. Море куда ревнивее прочих ками и будд, море не зря гонит корабль к берегу. И вряд ли просто так именно оно отучило южных варваров брать на корабли женщин.
-
-
07.09.2015 в 21:40-
-
07.09.2015 в 21:41-
-
07.09.2015 в 22:04-
-
07.09.2015 в 22:06-
-
08.09.2015 в 08:59-
-
08.09.2015 в 10:55-
-
08.09.2015 в 15:33